Максим вежливо покачивается рядом с Тишей и заглядывает ему в телефон.
Я сижу на бревне и прутиком подталкиваю выпрыгнувшие из костра угольки обратно в огонь. Рядом со мной садится Варвара, молчит. Потом говорит немного заплетающимся языком:
– Знаешь, что я заметила?
Я вопросительно смотрю на нее.
– Я заметила, что самое плохое случается тогда, когда не ждешь, – продолжает Варвара. – А когда ждешь, оно не случается. Поэтому я каждое утро думаю о самом плохом, чтобы оно не случилось.
Она замолкает и смотрит в огонь остановившимся взглядом.
– И о чем ты думаешь? – спрашиваю я.
– Я думаю, – продолжает Варвара, пьяно колыхнувшись, – я думаю так: «Сегодня папа не умрет, сегодня мама не умрет, сегодня бабушка не умрет, сегодня Амадей не умрет, сегодня котя наш, Рыжик, не умрет, сегодня я не умру». Хочешь сушку?
* * *
Домой я сегодня ухожу раньше всех, если не считать исчезнувших неизвестно куда Петра и Леонида. Мне тоскливо, от водки меня подташнивает. Возле нашего дома я забираюсь в лопухи и сую два пальца в рот, но у меня не выходит, я сплевываю и бреду домой.
Утром вижу лежащую рядом Нику – мы спим вместе на большой кровати. Ника лежит лицом вверх, приоткрыв рот, и похрапывает. Вокруг глаз у нее расплылась тушь, как будто Ника измазалась золой костра. Я встаю, натягиваю купальник, спускаюсь по лестнице. В доме тихо, мама еще спит. Иду на реку, берег пустой, утром здесь редко кто купается. Выхожу на мостки, они заляпаны следами чьих-то грязных сапог или ботинок. «Здесь кого-то убили», – почему-то мелькает у меня в голове. Я отгоняю эту мысль как совершенно бессмысленную и ныряю в холодную воду.
Мама на кухне жует бутерброд и натягивает пиджак.
– Ты опять? – спрашиваю. – Сегодня же воскресенье.
– Некоторые работают и по воскресеньям, – отвечает мама, стряхивая крошки с пиджака. – И собеседования проводят в воскресенье.
– Опять три? – говорю я.
– Нет, только одно, – неестественно веселым тоном отвечает мама, заваривая в кружке пакетик зеленого чая.
– И куда?
– В музей.
– Музей чего? – спрашиваю я.
– Ай! – вскрикивает мама. Она перелила кипятка, и на столе теперь лужа. – Музей какой-то хренотени, чего-чего! – восклицает она в сердцах.
Я беру тряпку и вытираю лужу.
– Спасибо, – бурчит мама. – Музей Москвы. Пиар-отдел. Пресс-релизы сочинять.
Я понятия не имею, нормальная это работа или не очень, поэтому решаю ничего не говорить, чтобы не нарваться на мамино раздражение. Молча делаю себе бутерброд и заливаю кипятком свой пакетик черного чая (зеленый терпеть не могу). Мама некоторое время молча прихлебывает из чашки и хмуро смотрит в одну точку. Потом встряхивает головой:
– Твоя Ника долго еще тут будет? – спрашивает она негромко.
Я теряюсь от этого вопроса и неуверенно отвечаю, что мы это еще не обсуждали.
– Она со мной даже не здоровается, – недовольно говорит мама.
– Не здоровается? – удивляюсь я.
Начинаю вспоминать, когда я последний раз видела маму и Нику здоровающихся друг с другом, и не могу вспомнить. Может, и не здоровается.
– Она тебя немного побаивается, – говорю я. – Вид у тебя иногда пугающий.
Последнюю фразу я произношу с улыбкой – это должна быть шутка. Но мама серьезно отвечает:
– Побаивается? И правильно делает. Она мне не нравится.
– Почему? – изумляюсь я. Вот еще новости, мы с Никой с первого класса дружим, мама знает ее сто лет.
– Она плебейка, понимаешь? – говорит мама и, допив чашку, ставит ее в раковину. – Все, я побежала. Люблю тебя.
Я слышу ее удаляющиеся шаги – по дорожке, у ворот, по гравию на улице. Потом шаги затихают, я сижу в тишине над своим черным чаем. Плебейка – это, кажется, означает, что человек невоспитанный и плохо образованный. Слово противное. Только противные люди такие слова про других говорят. А тут моя собственная мама. Ну и ну. И что с этим делать? Совершенно непонятно.
Я сижу, сижу, чай остыл. С чердака, облокотясь о перила, сползает Ника. Волосы у нее похожи на разворошенный стог сена. Вокруг глаз черные разводы.
– Енот! – восклицаю я и прыскаю со смеху.
– Чего? – устало переспрашивает Ника, потирая кулаками сморщенную мордочку.
– Ты енот, погляди на себя в зеркало!
Она подходит на неверных ногах к висящему на стене зеркалу, смотрит в него и начинает смеяться.
– Иди умойся, я пока чайник поставлю, – говорю я ей добродушно.
Про мамины слова я уже забыла.
Читать дальше