Дарья Варденбург: Марта и полтора убийства

Илона и Ника глядели на Леонида с восхищением, меня же его чрезмерная красота всегда немного пугала.

– Возьми тогда Петра, – предлагала Ника.

Что значит «возьми»? Мы не в магазине, чтобы его брать. И потом, Петр меня тоже ни капли не интересовал ни в эротическом, ни в романтическом плане. Сказать по правде, меня никто из наших парней в этом плане не интересовал.

– Амадей занят, – перечисляла Ника. – Карабас? Тиша? Сеню не берем, маленький. Лето зря проходит, Марта!

У самой Ники лето зря не проходило – сначала она охмурила Леонида, или он ее, не знаю. Через две недели Леонид ее бросил, или она его, не знаю. Ника переключилась на Тишу, а Леонида заполучила Илона. Амадей и Варвара купили друг другу деревянные кольца на рынке в районном центре. Я смотрела на все это и мрачнела. У меня никого не было, и никто мне не нравился.

Я написала сто тридцать пятое сообщение однокласснику Денису, который был мне как брат и я надеялась поговорить с ним о том, что со мной не так. Но Денис, видно, еще не вернулся из своего экологического лагеря на Белом море и на сообщения не отвечал.

Тогда я написала однокласснице Лусинэ, которая тоже была мне как брат, но Лусинэ закидала меня в ответ невыносимо искрящимися сердечками и просюсюкала: «мы поцеловались в гу-у-у-у-убы». У нее там в деревне в Тверской области любовь в разгаре, не стану я ей рассказывать, как у меня тут все тухло.

С мамой о таких вещах тоже не поговоришь – она мечется между дачей и Москвой как деловой шмель и для разговоров непригодна. В Москве она ходит по собеседованиям, а на даче злится. Злится она на тех, кто не дал ей работы, на нас с Никой, на папу и вообще. «Сорок лет уже старуха для них? Девочки, кто так вилки моет? Если бы твой папа умел зарабатывать! Да что ж это за жизнь такая!» А потом подходит ко мне, рассматривает как чучело в музее и говорит: «Если бы ты закалывала волосы вверх, нос бы так не выделялся». И через секунду: «Все, бегу на автобус!»

Вот и сейчас, пока мы взволнованной кучкой стоим за кустами ежевики и ждем полицию, мама выскакивает из наших ворот – каблуки, пиджак, помада, узкая юбка до колен – и суетливо семенящим из-за юбки шагом припускает по улице.

– Вам хорошо, у вас машины нет! – кричит ей вслед Полуханов.

– Мне отлично! – на ходу отвечает мама. – Два часа на автобусе, час на метро.

– Зато без пробок, – продолжает Полуханов. – Я вот вчера…

– Да-да, я знаю! – не оборачиваясь, машет ему мама и исчезает за поворотом.

Через секунду из-за того же поворота появляется белый автомобиль с синими полосами по бокам и, расплескивая двухдневные лужи, направляется в сторону дачников, собравшихся на улице. Полуханов поднимает обе руки и машет, словно боится, что сидящий за рулем не заметит толпу людей и проедет мимо. Машина останавливается. Мотор глохнет, дверь открывается, и на дорогу с кряхтением вылезает красный Спиридонов.

Мы в ежевике переглядываемся с облегчением – равнодушному Спиридонову можно врать без зазрения совести.

Спустя всего лишь час (спиридоновское расследование долго не продлилось, хотя Полуханов и просил снять с номерных знаков отпечатки пальцев) мы с Никой и Сеней сидим на лужайке перед нашим домом и выстригаем колтуны у Чубакки. С Чубаккой мы познакомились неделю назад – он трусил, повесив голову, по улице, и свалявшиеся от грязи колбаски длинной серой шерсти мотались из стороны в сторону как дреды. Ника бросилась к нему первая. Накормила маминым паштетом (хорошо, что мама в это время была за сто семьдесят километров на собеседовании) и потащила к нам мыться. Чубакка оказался добрейшим псом, который послушно стоял под шлангом и не возражал против шампуня и расчески. Когда мы его отмыли, он стал скорее белым, чем серым, и был бы совсем красавцем, если бы не ужасная худоба. Остаться жить у нас он не захотел (может, и к лучшему, мама бы вряд ли обрадовалась), ночевал всегда в поле или у помойки, но регулярно заходил к нам поесть. Чубаккой его прозвал Сеня. Хотя наш Чубакка на того Чубакку мало походил, разве что носы у них были похожи.

– Чуба, – говорит Ника псу, – ты вроде потолстел немного?

И тыкает его пальцем в бок.

– Он кур у Каспаряна таскает, – харкнув и сплюнув, сообщает Сеня.

– Сень, хорош харкать, – делаю я замечание.

– Так я ж в траву! Чо такова-та?

– Сеня, мы это уже обсуждали, – нудю я, как училка. – Еще раз тут харкни, и будем Чубакку без тебя стричь.

Сеня нахохливается, как январский воробей, и затихает. Какое-то время мы все молчим, слышны только пощелкивание ножниц и вздохи терпеливо сносящего стрижку Чубакки.