Дара Преображенская - Ангел с поднебесья

Пальцы примёрзли к холодной железной цепи, полное студёной водой ведро на том конце цепи застряло в колодце. Было больно от обжигающего холода, я подула на онемевшие пальцы. Казалось, сделай я небольшое усилие, и кожа останется на цепи. Я огляделась вокруг, ибо всегда привыкла чувствовать людей поблизости. Это незабываемое ощущение, и его невозможно передать тому, кто способен видеть. Просто ты ощущаешь чьё-то присутствие, энергию, отличную от обычного пространства, наполненного воздухом.

– Кто здесь? Дед Андрей, это Вы?

– Как ты догадалась? – спросил дед.

Я пожала плечами.

– Не знаю. Догадалась и всё.

Он помог мне вытянуть ведро и понёс его в дом. Перед тем, как открыть дверь, дед остановился, вероятно задумавшись над чем-то.

– Послушай, почему на отпевании ты сначала улыбнулась, будто увидела что-то необычное, а потом безудержно зарыдала?

– Я расскажу об этом, когда уйдут гости, мы останемся одни, сядем возле печи, и никто не прервёт мой рассказ.

Дед Андрей толкнул дверь, студёный воздух сразу же проник в сени, так что образовался пар от соприкосновения тепла с холодом.

На панихиду пришёл даже попечитель богоугодных заведений некий купец Селиванов, который был проездом в Петербург, естественно его пригласили, как человека участливого и видного, склонного произносить речи, полные пафоса и торжественности. Селиванову предназначалась почётная честь первому испробовать и оценить вкус горячей ушицы. Пока попечитель богоугодных заведений пробовал, все сидели в неподвижности, ожидая реакции гостя. Селиванов причмокнул от удовольствия, с большим наслаждением произнёс:

– Уф, хороша!

Его слова были восприняты как сигнал к началу трапезы, поэтому не прошло и четверти часа, как все присутствовавшие могли удовлетворить своё любопытство, свидетельствовавшее об умении и мастерстве местных кухарок. Когда очередь дошла до смородиновой наливки, кто-то даже затянул грустную: «Степь да степь кругом», но его остановили.

– Подожди ты! – махнула рукой Аксинья, – ну-ка, Танька, давай спой честному народу так, чтобы до слёз прошибло. Пусть наш почтенный гость послушает и скажет, где ещё такой голос в русской глубинке сыщешь.

Все взоры тотчас обратились ко мне, как к объекту мечтательных грёз, предназначенному доставить наслаждение. До корней волос я была смущена, взволнована и растеряна, мне совсем не хотелось петь перед захмелевшими людьми, тем более пела я всегда, находясь в одиночестве за исключением деда Андрея и бабушки Дарьи, которым разрешила стать моими слушателями, ибо пение продолжало часть моей внутренней жизни, куда я никого не допускала. Но убежать я не успела, потому что силач-пьяница Алексей Ефимыч – здоровенный детина, постоянный участник кулачных боёв, поднял меня за подмышки и поставил на самодельный стул.

– Пой, Танька, не робей. Пусть купец столичный послухает, – приказала Аксинья.

На ум пришла знакомая песня.

«То не ветер ветку книзу клонит,

Не метель морозом путь свербит,

То моё, моё сердечко стонет,

С болью вдаль душа моя глядит».

Песня была длинной, по мере того, как я пела, гомон за столом стихал, пока не воцарилась полная тишина. Кто-то начал всхлипывать, вытирая рукавом катившееся по щекам слёзы. Когда я закончила, гости сидели молча. Первым тишину нарушил г-н Селиванов.

– Скажи, кто ты и откуда? – обратился он ко мне.

– Подкидыш она, у нашей покойной ворожеи Дарьи жила.

– Никогда ещё ничьё пение не пронимало меня насквозь, будто вовсе не человеческий это голос, а райский. Кто же обучил тебя так задушевно петь?

– Бабушка научила.

– И давно ты поёшь?

– Давно.

Селиванов забарабанил пальцами по столу.

– Я еду в Петербург, обязательно встречусь с одним своим хорошим знакомым, имеющим отношение к музыке, я обязательно расскажу ему о тебе. Уверен, что он заинтересуется, ибо он боготворит оперу.

– Спой ещё что-нибудь для уважаемого гостя, – сказала Аксинья.

Я замотала головой:

– Нет, простите, я посижу одна.

Осторожно слезла со стула и удалилась в горницу, где стояла кровать бабушки Дарьи. Горница располагалась рядом и отделялась от остальной части дома тряпичной занавеской, сооружённой бабушкой. На ней красовались розы, которые бабушка Дарья сама вышивала ночами напролёт. На окнах изморозь, я прочертила пальцем круг, затем легла на бабушкину кровать, незаметно для себя уснула под монотонный гул приглушённых голосов, доносившихся из кухни. Во сне я слышала чей-то знакомый ласковый голос, который заунывно пел: