Дара Преображенская - Дольше, чем смерть

Я покачала головой:

– Нет, не знаю, Орлов. И потом, что это был за философ?

– Конфуций. Он был китайцем.

Стараясь ухватиться за эту мимолётную фразу, как будто я хотела всё это время удержаться на плаву, на одном дыхании, я спросила:

– Валяй своё мудрое изречение Орлов!

Он сказал:

– Конфуций…, – повторила я, – С позиций высоты своей мудрости, похоже, ему было трудно спуститься до обыденной жизни простых смертных.

– Я бы не стал делать таких поспешных выводов по отношению к Конфуцию. Его уважали в своё время.

Я пожала плечами:

– Возможно, я запомню эти слова. Но сейчас, к сожалению, они вряд ли чем смогут мне помочь.

Мне ничего не оставалось, как открыть дверь и войти в эту «ужасную комнату».

Я обратила внимание на то, что здесь было мало света. Он отражался тусклыми бликами от кафельного пола, стен, потолка.

Всё дальнейшее происходило как во сне, потому что я ничего не соображала. Мне хотелось, как можно скорее сбежать отсюда куда-нибудь, сжаться в комочек и рыдать, рыдать, рыдать.

Но, как говорил Орлов, уже изрядно подвыпивший, мне нужно было во что бы то ни стало пройти «через это».

На пороге нас встретил человек в милицейской форме, поверх которой был накинут халат.

Он поздоровался и представился нам:

– Звонарёв Алексей Степанович.

У него были тёмно-рыжие, почти каштановые волосы, строго и аккуратно зачёсанные назад, бледное лицо, на котором выделялись два серых внимательно смотрящих на собеседника глаза.

«Наверное, профессиональное чутьё», – невольно подумала я.

И только после такого знакомства я заметила, что «кафельная комната» состоит из двух связанных друг с другом помещений.

Здесь же находились стеклянные шкафы с какими-то цилиндрическими бутылями, в которых плавали заформалированные заспиртованные образцы человеческих органов.

«Хорошо, что я не поступила в медицинский, как Юлька и Катька Воронец, – снова подумала я, – человеческий организм изнутри представляет собой не очень-то приятное зрелище. Лучше уж копаться в человеческих отношениях, чем в кусках плоти».

Здесь же на столе я заметила несколько микроскопов, часть из них были накрыты чехлами, чтобы не запылились, хотя пыли здесь не было совсем.

Пахло формалином и ещё чем-то отвратительным. Дверь во второе помещение открылась, и к нам вышел уже немолодой мужчина в белом халате.

Его русые волосы уже давно были посеребрены сединой, лицо имело желтоватый оттенок, видимо, от длительной работы, отсутствия личной жизни и удовольствий.

Во всяком случае, это были лишь мои предположения.

– Здравствуйте, – произнёс мужчина, вышедший к нам навстречу, – Как Вы уже наверное поняли, я – Черенёв Валентин Борисович – ведущий судмедэксперт города Новочеркасска, а Вы….

– Серебрякова Елена Ивановна, – представилась я.

– Как я понял, Вы приходитесь дочерью погибшим.

– Да, совершенно верно.

– Я, конечно, выражаю Вам глубокое сочувствие, но….

– Ведите меня, я понимаю, всё понимаю….

Он осторожно открыл дверь и вошёл первым, за ним я и Орлов со Светкой.

…..Они лежали на сдвоенных высоких железных «кушетках». Как я узнала позже, это были специальные столы для вскрытия.

Одежда на отце и матери была забрызгана кровью, которая уже приобрела коричневый оттенок.

Они были бледными, слишком бледными, и, слава богу, их тела не были изувечены, по крайней, мере, при первом мимолётном взгляде. Они словно спали, только мамины белокурые волосы слегка растрепались, выбились из-под меховой шапки, чтобы лечь на стройные плечи.

Я отвернулась, прижалась к Орлову.

Я интуитивно искала его поддержки, потому что ещё немного, и я бы могла грохнуться в обморок. Вспоминая всё это спустя много лет, мне порой начинает казаться, уж лучше бы я упала в тот день в обморок, потому что моя нервная система была перегружена.

Я порой завидую тем людям, которые с лёгкостью падают в обмороки. Таким образом, они как бы забывают обо всём, они выживают так, как могут.

Но я не упала в обморок.

К тому же Владимир Орлов, отличный талантливый художник и друг моего отца, крепко держал меня в вертикальном положении.