Дара Преображенская - Жизнь и смерть христианина

Но они никогда не подчёркивали своего превосходства над остальными, напротив, даже смущались и чуждались этого.

В тот памятный для меня год на бал были допущены лишь Ольга и Татьяна, остальные княжны были ещё слишком юными для выхода в свет.

Пахло хвоей и закусками, которые разносили официанты среди гостей на подносах, уставленных канапе и шампанским. Я видел, что Владимир поклонился великой княжне, галантно довёл её до ожидавших княжну членов царственного семейства, окружённых слугами. Ольга улыбалась, затем поочерёдно представила подошедшего Владимира Николаю и Александре Фёдоровне. Владимир отдал честь и отошёл.

Я разыскал его на лестнице стоявшим в уединении, несмотря на то, что лаже лестница казалась оживлённой из-за непрерывно пребывавших гостей. Владимир стоял в задумчивости. Увидев меня, он улыбнулся мне.

– А, Николай, я рад, что ты здесь, – произнёс он, – и я знаю точно, что ты запомнишь это рождество навсегда.

Он сам того не ведая, сказал пророческие слова. Я действительно запомнил это рождество.

– Я видел, как ты танцевал с великой княжной.

– Да, она удивительно легко двигается.

– Вы о чём-то шутили, и вообще, на вас было приятно смотреть.

– Очевидно, мы были под прицелом всех присутствующих.

Владимир обернулся, ища кого-то.

– А где Линда?

– Линда?

– Я знаю, она была здесь среди гостей, но куда-то исчезла.

Я проследил за ещё двумя скользившими в вальсе парочками возле огромной ёлки; зал был заполнен до предела, везде царила атмосфера радости и какой-то необычной воодушевлённости.

– Ты, ведь, знаешь, Линда больше выделяет тебя, чем меня, – сказал я.

– Ты любишь её?

Вопрос мне был задан прямо в упор, Владимир, вообще, не любил говорить обиняками, однако и не резал правду-матку, никогда никого не унижал этой «правдой», высказывал своё мнение так, чтобы это было понятно и доходчиво для собеседника. Я был сбит с толку, вокруг царило веселье, и сам Николай II был здесь со своей семьёй, но что-то глодало меня изнутри, и я не мог понять, что именно.

– Люблю ли я Линду?

– Да.

– Люблю.

Владимир улыбнулся. В этот момент, впрочем, как и всегда, он был особенно хорош собой; проходившие мимо дамы в шикарных французских платьях оглядывались на него и шептались друг с другом, затем смеялись. Им явно нравился подтянутый статный гвардеец императорского полка.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, Николай….счастлив… с Линдой.

Последние слова дались ему с большим трудом.

– А ты? Ты любишь её? – спросил я, надеясь, что он растеряется, но Владимир не растерялся.

– Да, люблю. Я люблю её давно….очень давно с тех самых пор, как был представлен ей в тот день на Пасху. Помнишь?

Помнил ли я? О, да, я помнил.

Это случилось 2 года назад в 1911-м в Самаре, куда я приехал погостить к своим родственникам в год окончания гимназии. Я планировал поступить в Санкт-Петербургский университет, но был так истощён после болезни, что родители настояли отправить меня в имение, располагавшееся недалеко от Самары. Я не стал возражать.

Был солнечный день один из тех, что нередки в апреле, в воздухе чувствовался запах обновления, несмотря на сырость, которая была так вредна для моих лёгких. Перелётные птицы уже прилетели с южных краёв, чтобы начать вить гнёзда.

Иван Семёнович – мой дядя по материнской линии, сидел во главе стола, уставленного всевозможными пирогами, огромным куличом и закусками. Пасху здесь любили и чтили, как и традиции русского дворянства.

Иван Семёнович Ивачёв представлял собой пузатого, однако довольно симпатичного человечка с чувственными глазами и толстыми губами, что, впрочем, совсем не мешало ему быть хорошим врачом, несмотря на то, что его родители настаивали на том, чтобы он стал юристом.

«Врач – это слуга, а ты – дворянин», – говорили они, но Иван Семёнович добился своего, и в конце концов, мои родственники по материнской линии смирились и даже пользовались его умением ставить диагнозы и искусно лечить.

Пару раз мне посчастливилось побывать на его лекциях в университете, я был под впечатлением, и именно на тех лекциях я впервые познакомился с Владимиром, который очень интересовался медициной, хотя уже принял твёрдое решение после окончания юнкерского училища поступать в Измайловский гвардейский полк.

Дядя был довольно эмоционален, впрочем, именно эта его эмоциональность и смогла увлечь многих, сформировать целый кружок его поклонников. Владимира я выделил из всех остальных – меня, в первую очередь, заинтересовали его глаза, показавшиеся мне не совсем обычными.