Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

Нет, её нельзя было назвать красивой, однако эти живые глаза с лихвой компенсировали физический недостаток внешности. Она остановилась, поздоровалась с нами и внимательно посмотрела на меня.

– Куда направляетесь, сестра Рут? – спросила толстушка Клеменция.

– К молочнику мсье Бенуа. Сегодня у него будет для меня отличная сметана, и девочки полакомятся перед ужином.

Сестра Клеменция слегка подтолкнула меня вперёд:

– Я привела Вам помощницу по распоряжению матушки-настоятельницы. Отныне она во всём будет помогать Вам.

Мне показалось, что сестра Рут слегка улыбнулась, во всяком случае, уголки её губ несколько приподнялись, но изумрудные глаза по-прежнему горели необыкновенной живостью.

– Вы не возражаете, сестра?

– О, нет, вовсе нет. Мне как раз нужна помощница. Я буду только рада.

Она ещё раз посмотрела на меня:

– Как тебя зовут?

– Лилиан, мадам.

– Лилиан…, – задумчиво произнесла сестра Рут, – Красивое имя. Должно быть, ты довольна своей жизнью.

– Не совсем.

Клеменция попрощалась с нами и пошла обратно по своим делам. Мы посмотрели молча на её удаляющуюся фигуру.

– Ты сама вызвалась помогать мне? – спросила сестра Рут.

– Нет, я наказана за рассеянность.

На глаза мои навернулись слёзы, ещё немного, и я разрыдалась бы.

Сестра Рут протянула мне кувшин.

– Держи.

…Я хочу летать. Я очень хочу летать. Я так хочу летать, как никогда раньше. Но у меня нет крыльев. Они почему-то не выросли за моей спиной, как вырастают у ангелов. Жизнь добродетельных людей похожа на жертву, а моя жизнь напоминает отчуждённый остров в полном одиночестве среди водных потоков. Куда мне бежать, где скрыться? Я не хочу быть островом среди жестоких отвесных скал…..

Лик фарфоровой статуэтки Божьей Матери был наполнен грустью, хрустальные слёзы блеснули в её прекрасных глазах, она прижимала святого младенца к своей груди.

Как будто откуда-то издалека слышится знакомый голос, и в то же время он совсем рядом. Я прислушиваюсь. Он что-то напевает совсем тихо-тихо, едва уловимо для человеческого уха.

…Мне холодно, мне больно,

Жизнь течёт меж пальцев моих, как песок,

И смерть притаилась где-то рядом.

Где Любовь?

Она улетела на крыльях, словно птица,

Не оставив после себя ничего

Кроме отчаяния и печали.

Где свет моей души?

Он растворился в безумии мира.

И я стою одна на перепутье разных дорог,

И холод окутывает меня….

Я открываю ширму, за которой сестра Рут что-то вышивает на пяльцах и поёт. Увидев меня, она отрывается от работы, умолкает.

– Это Вы сейчас пели? – спрашиваю я.

– Тебе понравилось?

– Да. Мне показалось, – я не договариваю, обрываюсь на полу фразе.

– Что тебе показалось?

– Простите, мадам, я не хочу лезть в Вашу душу.

– Поверь, для меня крайне интересно твоё мнение.

– Интересно? – удивляюсь я, смотрю в переполненные чувствами изумрудные глаза сестры Рут.

– Потому что ты – не такая, как все. Ты необычная девочка. Так что же тебе показалось?

– Вы страдаете. Вы очень страдаете. Мне показалось, что Ваши слёзы изливаются не наружу, а внутрь и разъедают Ваше и без того израненное сердце.

После моих слов я вижу, как изумрудные глаза сестры Рут наполняются слезами. Она отворачивается к окну, чтобы не показать мне своей слабости. Но она берёт себя в руки, её кулаки сжимаются, она выдавливает улыбку, однако в глазах всё ещё гнездится глубинная печаль.

– Хочешь посмотреть на то, что я вышиваю?

– Хочу.

Сестра разворачивает ко мне пяльцы. На белой атласной материи среди ореола роз на меня глядит почти живой портрет незнакомого мне мужчины. У него светлые волосы, карие глаза и такая же светлая бородка. Никогда не думала раньше, чтобы с помощью обыкновенных ниток можно было столь живо запечатлеть человеческое лицо на куске материи.

– Кто это?

Сестра Рут вздыхает:

– Он умер давно-давно.

– Скажите, он был Вашим женихом?

– В это трудно поверить? Ведь со стороны я, наверное, выгляжу такой отчуждённой, такой далёкой. Матушка Антуанетта очень довольна моим аскетизмом и преданности Обители Св. Франциска. И никому ей даже не приходит в голову, что иногда мне просто хочется запереться в своём внутреннем мирке, выпустить из себя накопленную десятилетиями боль и навсегда освободиться от неё.

– Мадам, у каждого человека своя боль, и ему думается, что она во много раз превосходит все страданья человечества, вместе взятые.