Светлана Гершанова - Осколки детства

Как мозаику, достраиваю жизнь, когда меня ещё не было, из нечаянно кем-то брошенных слов.

Вторая комната длинная, как коридор, в самом конце два маленьких зарешеченных окна под потолком, и как в немом кино – бабушка что-то говорит быстро-быстро и смеётся, смеётся, и папа смеётся вместе с ней.

Я помню и дедушку Володю, хотя мама говорит, что этого просто не может быть. Ну как же, я сидела под столом на перекладине и собирала рассыпанные таблетки, а дедушка умер, потому что их не было вовремя!

– Да он умер до твоего рождения! Но если бы успели с лекарством…

Мамины брат и сестра, бабушкины сестры, мамины двоюродные, папины два брата и две сестры, полгорода родни! И все – близко, пешком дойти можно за несколько минут.

Несу подарок двоюродному братишке и твержу в свои три года непонятное слово, которые надо произнести: «Насиназдоровье!» И никто не подскажет, что сказать надо было «носи на здоровье», это ведь были ботиночки.

Через два квартала – мамин брат. К папиным родным ходим вдвоём, а к маминым все вместе. Там сестрёнка, игрушек множество, но за них идёт война. Взрослые не обращают внимания, но дома заставляют меня дарить ей игрушки:

– Она к тебе в гости пришла, гостям у тебя должно быть хорошо, тогда они придут снова!

Вопли о справедливости пресекаются:

– Как она себя ведёт, её дело, а ты должна быть доброй девочкой.

Мы с папой стоим под окном большого дома, куда мама пошла за братиком. Окно высоко, мамино лицо видно еле-еле, но папа такой весёлый!

– Теперь всё будет хорошо, теперь всё в порядке! – И я верю в это безоговорочно.

В белоснежной комнате детской консультации врач улыбается:

– Смотри, какого братика мама тебе в капусте нашла!

– Ничего подобного, какая капуста! Мы его выродили.

Врач кладет Вовку маме на руки, поднимает меня и несёт показывать своим коллегам:

– Нет, вы подумайте! Они с мамой его выродили!

А вот мама обнимает Вовку:

– Ты моё счастье в коробочке…

– И я счастье! И я в коробочке!

– Ланочка, ты просто счастье, без коробочки. В коробочке маленькое счастье.

– И я хочу в коробочке! – И мама обнимает меня. Она только до войны меня и обнимала.

Кто-то сказал из древних: «Пусть прошедшее станет прошлым». Сколько раз я повторяла это! Не становится.

Раннее утро, воскресенье. Мы с Вовкой лежим тихо и ждём, когда папа с мамой проснутся. И вот он, весёлый мамин смех, она после войны никогда так не смеялась. Мы бежим босиком в мамину кровать, она у нас называлась «мамина», хотя была и папина тоже! Четверым в ней тесно, и я верчусь, верчусь, пока папа не встаёт и не уходит, оставив маму нам двоим. И мне так радостно!

Всю жизнь потом эта боль: я сама захотела, чтобы папа ушёл. И он ушёл – навсегда, навсегда, навсегда!

Не становится прошедшее прошлым, Господи, что за наказание – память сердца! А может, это дар?

Осколки возникают сами собой, не выбирая места и времени. Одни уходят в тень, чтобы больше никогда не возвращаться, другие возвращаются снова и снова, как на киноленте, замкнутой в кольцо.

Вот меня ведут в гости не к родным, а к первой моей подружке. Мы познакомились на ёлке и пристаем к родителям, чтобы нас водили друг к другу.

Меня закутывают в шаль и ведут куда-то вверх по железной лестнице к любимой моей Анечке. Какое счастье! Впереди долгий вечер, полное согласие и сон в обнимку под одним одеялом.

Я отправилась искать Анечку, как только мы вернулись из эвакуации. Помнила железную лестницу, одну лестницу, и всё.

В соседнем дворе, где была такая лестница, обошла все квартиры. Звонки не работали, да я бы и не достала до звонка. Стучала в дверь, мне открывали.

– Извините, здесь живёт девочка Аня? Мы были подругами до войны.

– Здесь такой нет. Это в нашем доме? Ты номер квартиры помнишь?

– Я помню только железную лестницу.

– Конечно, ты ведь была такой крохой.

Наверно, взрослые думали – война расшвыряла родных и близких, а тут маленький заморыш ищет такого же. Сколько им было до войны, что успели подружиться?

Я не нашла её. Может, они уехали, как мы, в эвакуацию и остались там навсегда? А может, мы с ней проходили по одной улице, так никогда и не узнав друг друга?

Хорошо помню эту нашу улицу до войны. Она была своя, привычная, акации почти сомкнули над ней ветви, только на самой середине булыжной мостовой, если запрокинуть голову, видно высокое-высокое небо.

Идём в гости. Я уже одета, и, пока наряжают Вовку и взрослые собираются, меня отправляют на улицу. Выхожу за калитку и объявляю: