Светлана Гершанова - Милостью Божьей

– Не возьму их на вокзал, потом скажу, что ты уехал. В четыре? Точно в четыре?

Как я могла не проводить своего папу на фронт, как они могли подумать – можно не взять меня, и всё!

Мне казалось потом, я чувствовала, что его не станет, и огромное место, которое он занимал в моей жизни, опустеет – навсегда, навсегда, навсегда!

Я вышла за ворота детского сада и пошла к вокзалу. Спрашивала дорогу, мне отвечали, и никого не удивляло, что я, такая маленькая, иду на вокзал одна. Последние два-три квартала просто шла на звук духового оркестра.

На вокзале главным был зелёный цвет. Наверно, я пришла поздновато, и люди в защитной форме уже слились в одну массу, отделились от провожавших женщин. Кто-то садился в теплушки, кто-то бежал вдоль состава, на ходу придерживая планшетку.

Я так и не увидела отца, не смогла отличить его в толпе военных, и маму тоже не могла отличить в толпе провожающих. Я стояла одна, и никто не обращал на меня внимания.

Потом пошла обратно. То ли моя дорога была длинней, то ли тяжесть непомерной, но в детский сад я пришла позже мамы. Меня давно искали, и моё появление вызвало настоящую бурю! Мама отшлёпала меня, я плакала до самой ночи и ночью тоже.

Ещё один яркий кусок в памяти.

Свет за окном белёсый, бабушка стягивает узлами мамину шаль с какими-то вещами.

– Вставай, Светочка, сейчас мама придёт с возчиком, мы уезжаем.

– Что это бухает?

– Бочки грузят, не обращай внимания, одевайся скорей.

Я натягиваю на себя одёжки, а за окном – сполохи и грохот!

– Это не бочки. Не может быть.

– Света, мама будет нервничать, что мы не готовы. У меня ещё не все вещи собраны, и Вовочка не одет…

Потом, конечно, это было потом!

Длинный железный причал, бабушка пробирается по нему с вещами сквозь толпу. Пароходик болтается на прекрасных волнах с белой пеной на гребнях.

И мама, шатаясь, идёт к нам, держась за поручни.

И снова мы едем, потом идём пешком. Солнце палит, и очень хочется пить. Помню необыкновенно зелёную траву над жёлтой лужицей. Вода! Кто-то проходит мимо, кто-то ложится, опираясь на руки, и пьёт её пересохшими губами.

Мама проходит, бабушка тащит Вовика за руку. Я отстаю. Вокруг незнакомые люди, и в лужице не осталось воды. Стою над ней несколько секунд и слежу, как она медленно наполняет своё ложе.

Тогда вспомнилось, или уже потом, во взрослой жизни, связалась эта лужица со сказкой про Алёнушку? Не пей, братец, из копытца, станешь козлёночком! Лучше стать козлёночком.

Взрослую, меня, Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей посылало читать по военным праздникам стихи о войне.

Как-то мы ехали на такое выступление с поэтом, который прошёл всю войну, до самого Берлина. Он хмуро молчал почти всю дорогу, только перед самым выступлением сказал:

– Ну что вы можете знать о войне?

– У меня была своя война, – ответила я ему.

После выступления он сказал только одну фразу:

– Нам было легче, у нас было оружие в руках.

Эта своя война отзывалась в душе ассоциациями всю мою взрослую жизнь.

Летят журавли… Куда они летят? Как мы когда-то, в эвакуацию?

Мы докатились до маленького киргизского городка, Пржевальска, и он приютил нас до самого возвращения домой.

Живём отдельно от бабушки. Комната с тремя кроватями вплотную, двор с крепкими дощатыми воротами. Мама постоянно что-то готовит на двух кирпичах, тогда ещё стоило сказать, что хочешь есть, и она тут же начинала готовить.

Бабушка жила в двух кварталах от нас. Хорошо помню там мамину старшую сестру, тётю Любашу. Она кончила консерваторию, преподавала много лет.