Андрей Баранов: Средневолжские хроники

Валентина помнила эти бомбёжки до последних дней жизни. Когда по телевизору показывали самолёты с тевтонскими крестами под аккомпанемент свистящих бомб и рокочущих взрывов, она всегда уходила в другую комнату, чтобы не видеть, не слышать, не вспоминать.

Как-то во время одного из налётов, Валя с сыном Серёжей, которому только-только исполнилось девять лет, сидела в щели – простейшем укрытии от авиабомб, представлявшем из себя яму глубиной два с половиной метра и шириной один метр. В небе кружили немецкие бомбардировщики. Слышался вой моторов, свист бомб, лай зениток, время от времени земля содрогалась всеми своими корнями, травами, дождевыми червями, личинками жуков и всё это осыпалась по стенам щели к ногам маленького Серёжи. Бомбили здание школы неподалёку – там располагался полевой госпиталь. Бомбы ложились настолько близко, что люди, сидящие в щелях, слышали пронзительный свист каждой смертоносной посылки, рвущейся к земле, и по звуку разрыва примерно понимали, где она взорвалась.

В какой-то момент Валентине вдруг стало не по себе – она почувствовала, что не может больше оставаться на месте и попросила сына:

– Давай перебежим в другую щель!

– Ты что, мамочка, – удивился Серёжа, – смотри, как бомбят – не добежим!

– Нет, мы всё-таки уйдём отсюда, – решила Валентина, взяла сына за руку и решительно приказала:

– За мной!

Было страшно вылезать из укрытия на открытое пространство, где то и дело вздымались к небу земляные фонтаны новых разрывов, но не оставлять же маму одну! И Серёжа побежал вслед за ней. Им повезло. Пока они пересекали пространство до соседней щели, ни одной бомбы не разорвалось поблизости. Они скатились в новое укрытие, где уже сидели люди, но в тесноте – не в обиде! И тут землю сотряс такой удар, перед которым все предыдущие показались только разминкой: казалось, что земля сначала поднялась у них под ногами, а затем ухнула в какую-то бездонную яму, это землетрясение сопровождалось нестерпимым, разрывающим барабанные перепонки звуком, на секунду стало темно, и в следующее мгновение откуда-то сверху на всех сидящих в щели посыпались тяжёлые комья сырой, чёрной земли.

Когда прозвучал сигнал отбоя и жители дома стали выбираться из укрытий, на месте одной из щелей, той самой, из которой убежала семья Семёновых, зияла огромная чёрная воронка.

Мать с сыном долго не могли сдвинуться с места, как зачарованные, глядя на вывернутые ошмётки глины, на лёгкий дымок, поднимающийся от земли, на поваленные по кругу молодые берёзки. От воронки шёл запах земли и ещё чего-то кисло-горького, напоминавшего запах прогоревшего костра. Мысль о том, что, если бы они не убежали из щели, сейчас от них не осталось бы даже мокрого места, вспыхнула в голове мальчика с беспощадной очевидностью, и от этого ему сделалось по-настоящему страшно.

Это воспоминание стало одним из самых ярких воспоминаний его жизни. Им он делился потом с лучшими друзьями, со своей будущей женой, а когда его сын Павлик достаточно подрос, рассказал этот случай и ему.

– Знаешь, что меня поразило тогда больше всего? – спросил он сына-подростка.

– Не знаю. Что? – поинтересовался сын, ожидая услышать что-то ещё более захватывающее.

– Что над этой воронкой, которая чуть не стала нашей могилой, как ни в чём не бывало кружила огромная разноцветная бабочка, такая красивая, каких я раньше никогда не видел.

Первое, что увидел Павел, приоткрыв глаза, был золотистый конус солнечного луча, наискосок перечёркивающий комнату. Внутри конуса вращались миллионы мельчайших пылинок, сверкая на солнце, словно звёзды и планеты бесконечных разбегающихся галактик. Вдруг подумалось, что на каждой планете-пылинке есть свои материки и океаны, там живут неведомые народы, шумят диковинные города, в городах живут люди, они рождаются и умирают, страдают и любят, строят дома, переплывают свои бескрайние океаны, пишут стихи.

А что если и наша Земля – такая же пылинка в луче света, пронизывающем мироздание? Кто-то сейчас, наверное, проснувшись утром, смотрит на неё, не замечая в потоке микроскопических пылинок, и думает нечто подобное. Он никогда не увидит меня – я для него слишком мал, но и я никогда его не увижу – он для меня слишком велик. Мы никогда не увидимся ещё и потому, что моя пылинка вот-вот упадёт на книжную полку, смешавшись с миллионами других ранее погибших планет. За то время, пока она кружит в воздухе, на ней сменятся сотни эпох, возникнут и разрушатся империи, расцветут и увянут религии, будут изобретены и утрачены хитроумные технологии – пройдут сотни тысяч лет, а у того из ярко освещённой комнаты пройдёт лишь пара минут, пока он валяется в кровати и смотрит на этот светоносный поток.