Ангелина Шуракова и др. - Сборник рассказов ЛитО «Щеглы»

Прохладный солнечный день накалялся.

После третьей пары Ермолай остановился у двери кабинета завкафедрой костюма и моды. Нежданное эсэмэс Кристины «Завтра улетаю. Есть билет. Давай в три там же?» вынудило его нагрянуть к экзаменатору за полчаса до назначенного времени.

Постучал и услышал тонкий дряблый голос:

– Войдите.

Стильная и ухоженная старушка в нежно-голубом брючном костюме, с прической а-ля Джейн Фонда и а-ля её же возраста отняла глаза в изящных очках от бумаг на столе. Её строгий взгляд словно поджёг ему кожу, сердце заколотилось, и он выдал спич:

– Здрасьте, Васлиса Тимофевна! Я… мне надо пораньше, покажу эскизы, а то не успею.

– Подождите, молодой человек! Подождите, – прервала выступление Василиса Тимофеевна.

Она вернулась к документу и, не поднимая головы, спросила:

– Ваша фамилия, кажется, Степанов, и вы претендуете на участие в конкурсе? Верно?

– Да, я как раз… – но замолчал под ее жестким, будто указывающим на его место, взглядом.

– Ваше имя, молодой человек? – сказала она, изучая следующий лист отпечатанного текста.

– Ермолай.

– Значит, говорите, вам что-то надо, иначе не успеете, но, как видите, у меня тоже есть обязанности, и, если эти бумаги не попадут к ректору вовремя… – сложила все листы в папку, которую отодвинула в сторону. – Впрочем, будут вовремя, поэтому готова вас выслушать – потому что рисунки ваши, Ермолай, интересные и кое-где неординарные. А вот юноша вы хоть и неразговорчивый, но с замечаниями не спорите, а исправляете. Ладно, раз нагрянули, видно, что-то важное.

Завкафедрой откинулась в высоком кожаном кресле, а Ермолай, поставив портфель на приставной столик для совещаний, вынул эскизы.

– Здесь добавил портупею, сюда – ридикюль, – затараторил он, ещё не зная, что этим вершит перелом в своей жизни, – а это – третья работа. Основа – полосы из белой и зелёной махры, а от верха до низу – широкая полоса из золотистого шелка, на ней объёмная вышивка: вырванная с корнем сосна.

Василиса Тимофеевна сняла очки, протерла пальцами усталые глаза.

– Молодой человек… Ермолай, взгляните на фотографии на стене справа от вас…

«Что ж ты, бабуля, на моих нервах узоры вышиваешь», – он постукивал подошвой кроссовка и крутил пальцами прядь волос около уха, но разглядывал снимки хозяйки кабинета с известными модельерами родины и заграницы.

– …многих из них я знала еще в молодости, когда в нашей стране было два вида одежды: мужская и женская… – продолжала она, – так вот, к чему я это всё говорю: все они чудили, и выверты у них были разные. Но все как-то в рамках, без банных принадлежностей.

– Это не принадлежность, а халат бойца эмэмэй, вот МакГрегору сам Версаче сшил, – громко заколотили в ответ словесные удары, – а этот – для Емельяна Федорченко, он за Россию, восемь лет, и всё победы.

– Молодой человек, тише, тише. Во-первых, тише, а во-вторых, ваша фамилия как?

«Склероз, что ли?!».

– Степанов, – он всё-таки ответил на вопрос.

– Вот видите – не Кляйн, не Лорен и даже не Пластинин. Халат от Версаче. Звучит? А то же изделие от Степанова?.. Возможно, зазвучит, но не сегодня и не завтра. Оставляйте всё, подумайте спокойно, а через неделю придете с решением… или новым эскизом.

Снимая портфель с приставного стола, Ермолай зацепил оставленные рисунки, и несколько листов, трепеща, как раненые ласточки, полетели на тёмно-бурый линолеум. Он замер, пальцы сжались, губы дрогнули, накатил испуг, что закапает из глаз, поэтому выскочил, не прощаясь и хлопнув дверью.

Дрожь внутри утихла, но только минут через тридцать, уже на выходе из метро. Пока брёл переходами между станциями, ехал вниз-вверх эскалаторами и трясся в вагонах, мысли, как шарик пинг-понга под ударами ракеток, метались от вредной старушки к вракам Ане – встретил на выходе из универа и наплел, что спешит в ателье, – и успокоил себя: «Встречусь – скажу как есть, и… надо отойти подальше, а то ещё залепит с ноги», но обручальное кольцо с пальца снял, засунув в карман пальто.

Разбитый экран мобильника показал время и угрожающе слабый заряд. «Опаздывает», – подумал он, отходя к памятнику неудавшегося декабрьского мятежа начала двадцатого века. За чёрно-серыми скульптурами – через дорогу – колыхались липы, клены и сирени парка-сквера, где они часто гуляли. Слева от парка расположился светло-серый четырехэтажный дом с двумя полукруглыми мансардными окнами и желтой буквой «М» на фасаде, куда заходили в непогоду пить кофе. Ожидание тянулось, а решимость таяла, как батарея телефона. В задумчивости изучал верхушки зданий Центра международной торговли и Москва-Сити, которые далеко справа тыкали сумрачное небо, когда услышал сзади знакомый голос: