Стася Холод - Солнце в ежевичнике

Ржавый порылся в карманах, достал пару батареек, гаечный ключ, кусок резины от колеса, наконец нашёл затерявшийся леденец.

– Будешь? Апельсиновый… Я сейчас иду к ребятам на наше место. Хочешь, пойдём со мной. – И он протянул Джорджу конопатую руку, большую, крепкую и надёжную.

– Пойдём, – с минуту поколебавшись, сказал Джордж, – только ты не рассказывай им, что я приёмыш, ладно?

– Я что, трепливая баба, что ли? – фыркнул Ржавый.

С тех пор, как Джордж покинул приют, его неотступно преследовало неприятное ощущение эфемерности, какого-то затянувшегося сна. Джон был настоящим, а не эфемерным, ему можно было поведать свою беду, с ним можно было идти, взявшись за руки, с апельсиновым леденцом за щекой, и серые дождливые улицы уже не казались такими унылыми и отчуждёнными. А главное, Джордж опять почувствовал себя самим собой, а не фальшивкой, никак не тянущей на оригинал. Многолюдный, ярко освещённый проспект остался позади. Ржавый и Джордж углубились в дебри муниципальных многоэтажек, стены которых испещрены ругательствами и злобными призывами, а продуваемые семью ветрами дворы темны и опасны. Как только над городом сгущались сумерки, уродливая детская площадка с возвышающимися над ней жутковатого вида турниками превращалась в форпост компании Джона Ржавого. Сюда он впервые привёл Джорджа и познакомил его с друзьями:

– Это – Паяльник, это – Жёлудь, это – Циркач…

– А почему Циркач?

Тот вынул перочинный ножик и стал ловко поигрывать им.

– Видал, почему?

По кругу пошла дешёвая сигарета. Джордж осторожно взял её, сделал вдох и закашлялся, но его не подняли на смех, а наоборот, показали, как надо правильно курить. Моросил дождь, и они толклись под навесом песочницы и травили анекдоты, пересыпая блатными словечками, потом к ним подтянулось ещё несколько ребят, и компания отправилась на поиски приключений.

Ржавый шагал первым. Джордж не сводил глаз с его отливающего медью затылка, старался не отставать, хорохорился и храбрился. В тихом пустынном переулке им попался мальчишка одного с ними возраста. Очевидно, он возвращался с музыкальных занятий. Ржавый присвистнул еле слышно, но ребята поняли, что он имеет в виду, и прикинулись, будто всецело поглощены разговором. Когда они проходили мимо, Циркач с потрясающим изяществом дал пареньку пинка, так что он ахнул, выронил папку с нотами и едва удержался на ногах, и тут его окружили ребята.

– Кэш при тебе? – строго спросил Ржавый.

– Что?

– Ты что, глухой? – И он пихнул его для острастки. – Деньги давай.

– У меня нет, – пролепетал мальчик испуганно, в то время как Джордж, на его беду, признал в нём своего одноклассника Стэнли Бэнкса, чья мамочка таскалась в школу настолько часто, что он сначала принимал её за учительницу.

Джордж лаконично сообщил:

– Врёт. У него всегда есть деньги.

– Что, мажор? – грозно поинтересовался Ржавый. ―А ну, не беси, выворачивай карманы.

Стэнли дрожащими руками расстегнул молнию и вытащил всё, что там было.

– А это тебе за твой поганый язык! – И Джордж со всей злости дал ему в морду. – На, получи! И впредь фильтруй базар!

Что ж, неплохой дебют. Джордж не подкачал. Последующие вечера в обществе новых друзей проходили столь же насыщенно. Они нападали на одиноко идущих подростков, угощали их тумаками и оскорблениями и, разжившись деньгами, покупали пепси, жвачку и прочие блага цивилизации либо спускали награбленное в игровых автоматах. В наполненных чернотой арках они взрывали самодельные бомбочки, здесь же сводили счёты с ребятами из соседней школы, которых держали за мажоров и люто ненавидели. Между тем одноклассники Джорджа поприжали хвосты и даже забыли, кто подкидыш.

Это была свобода – свобода с металлическим привкусом, и Джордж от неё захмелел так, что ему тоже захотелось совершить что-нибудь выдающееся, например, перевернуть мусорный бачок, разбить витрину, выломать сиденье у садовой скамейки или снять с петель подъездную дверь. Он чувствовал себя хозяином этих дворов. Увидев впереди записное хулиганьё, приличные люди спешили свернуть в ближайший переулок.

Джордж гордился собой и своими друзьями, и домашние неурядицы утратили для него былую остроту. Слово «мама» теперь застревало у него в глотке, а опять переходить на «миссис Гилмор» было неудобно, и Джордж старался по возможности реже обращаться к ней напрямую. Это было нетрудно, поскольку они проводили вместе не более десяти минут в день. Джордж отказывался ужинать дома, говорил, что ему вполне хватает школьных обедов. Завтракали они вдвоём с отцом, и миссис Гилмор не вставала более, чтобы их проводить.