Елена Виг - Редактируя судьбу

Вот теперь о самом главном. Я очень прошу тебя похоронить меня рядом с Андреем. Не здесь, не рядом с мамой, а рядом с ним. Мой прах хранится в крематории. Спроси у адвоката, он организует его выдачу. Не нужно никаких похорон, просто закопай меня там, где лежит мой брат. Или развей прах над его могилой. Мне все равно, что ты сделаешь, но я верю, что ты выполнишь мою просьбу.

Спасибо, и прости, что не смогла стать тебе другом.

Елена.

Я перечитала Ленино письмо несколько раз, мне все время казалось, что я опять не все поняла в нем. Странно устроена жизнь: считаешь, что все в ней просто, что черное – это черное, а белое – белое, что этот человек друг, а тот – однозначно враг. И вдруг выясняется, что ты все понимал не верно, что видна была только верхушка айсберга, а ты даже не потрудился заглянуть, что там, под толщей воды.

Как мог мой муж не броситься к сестре, узнав о ее смертельной болезни? Разве он думал в этот момент, что и сам нездоров? Я винила ее за эгоизм, его за глупость и легкомыслие. Я, как всегда, даже не спросила, зачем он едет, что там опять случилось. Я по определению считала, что это ее прихоть, каприз, желание мне досадить и показать, что она для него важнее. И кто из нас после этого был эгоистом?

Я знала, насколько сестра важна для него, но мне казалось, что женившись, он сделал свой выбор, что привязанность к ней должна остаться в прошлом. И меня страшно злило, что этого не произошло. Злость – не лучший советчик. Теперь понятно, что я сознательно заставила его закрыть от меня часть своей души, причем столь важную для него. А ведь я считала, что люблю его. Теперь я в этом уже и сама сомневалась.

Ее письмо было очень сдержанным, почти деловым. Но за этими короткими предложениями скрывалась такая боль!

«Больше обратиться мне не к кому». Инициатором переезда в Израиль была ее мать, у которой в этой стране жила бездетная и овдовевшая сестра. Свекровь вбила себе в голову, что они должны быть рядом, чтобы помогать и поддерживать друг друга. Андрей пытался отговорить ее, но тщетно. А Лена все всегда делала так, как ей говорила мать, неважно, нравилось ей это или нет.

Андрей заявил тогда, что никуда с ними не поедет, и мать месяц с ним не разговаривала, смертельно обидевшись. Одним из побудительных мотивов отъезда было желание найти Лене еврейского мужа, и у тетки были даже какие-то женихи на примете, но и тут не срослось. А может быть еще и потому, что был Андрей – самый близкий ей человек, ее вторая половинка. Ей никто не был нужен, кроме него. Я не знаю, был ли в этом чувстве сексуальный подтекст, да теперь это и не важно: они друг другу были необходимы, и никто не мог встать рядом или вклиниться между ними. Только я. «Прости, что не смогла стать тебе другом».

Господи, Лена, и ты меня прости! Могла ли я что-то изменить в наших отношениях, не будь такой зацикленной на себе? Да, наверное, могла бы хотя бы попытаться. Это было бы так правильно по отношению к Андрею! Ну почему мы так сильны задним умом? Почему понимаем, как должны были поступить тогда, когда уже ничего не исправить?

То, что она совершила, она очень точно назвала отложенным самоубийством. После смерти брата ей больше незачем было жить. Но мне было невозможно представить эти семь месяцев умирания одинокого человека. Меня обступали ее страхи, сомнения боль. Она знала, что может обратиться ко мне только после смерти. «…Ты не хотела иметь с нами ничего общего». Значит, Андрей передал ей наш с ним разговор, ведь она практически повторила мою формулировку. Как бы дорого я отдала, чтобы взять свои слова обратно! Будь у нас с ней нормальные, цивилизованные отношения, все сейчас могло бы быть по-другому, и, возможно, мой муж был бы жив. Я бы сказала ей, что Андрюша болен, температурит, кашляет, я бы попросила ее подождать, я бы умоляла его не ехать, а долечиться нормально. Но я сама поставила себя в положение стороннего наблюдателя их жизни и не имела права вмешиваться.

Я еще долго сидела под этим деревом, не находя в себе сил встать и вернуться в пустую квартиру, в которой мне предстояло окончательно избавиться от всех следов, оставленных предыдущей хозяйкой.

Вдоль всей левой стены мастерской был поставлен простой деревянный стеллаж на четыре полки. На нем в абсолютном порядке лежали все ее инструменты – кисти, краски, банки для воды, коробка с ветошью для протирания кистей. На одной из полок стояли книги и альбомы по искусству. Станковой живописью Лена, видимо, не занималась – холстов нигде не было. Зато лежали толстые папки с рисунками и акварелями. Этих папок было много, штук десять. Я взяла верхнюю, и, не без страха, развязала стягивающие ее тесемки. Мне казалось, что я могу увидеть нечто депрессивное, соответствующее внутреннему состоянию умирающего человека, но это оказались черновики каких-то ее проектов, многократные отработки образов. Видимо она работала для рекламы, потому что это были какие-то продукты питания, вернее, картинки с участием этих продуктов. Она искала оптимальную композицию, лучшие цветовые решения. Иногда таких однотипных листов было несколько, а чаще большой лист был поделен на квадраты, и в каждом был свой вариант. Это, безусловно, была работа профессионала.