Василий Мишенёв - Жизнь – радость короткая

Сельский клуб наш закрыли, потому что зимой ходить туда было некому. Старую, но ещё добротную постройку разобрали и перевезли на центральную усадьбу колхоза и пустили её под склад для запчастей. А летом съезжались в деревню студенты на каникулы, внуки из городов к бабушкам и дедушкам, и вечерами всем деться было просто некуда. Кто на мотоцикле, а кто на велосипеде гоняли в соседнее село за девять верст посмотреть кино и потанцевать с местными девчонками. Тогда «кинщик» решил устроить «клуб» на собственной улице. Соорудил несколько простеньких скамеек из толстых нестроганых досок, прибив их концы большими гвоздями к березовым чуракам. Днем он кнопками прикалывал на дверях деревенского магазина афишу, напечатанную обычно синей и зеленой тушью. Под названием кинофильма Шурик добавлял другим шрифтом пояснения для зрителей: «военное», «про любовь», «шпионаж», «кинокомедия» и другие. Фильмы с подписью «шпионаж» он уважал больше других и потому слово «шпионаж» всегда было подчеркнуто жирной красной линией. Вечерами на старой, почерневшей от дождя и времени оградной двери вывешивался клееный-переклееный с тыльной стороны белый экран, выносился деревянный стол, и на него водружался кинопроектор. Шурик собирал деньги за просмотр, подсвечивая себе маленьким фонариком-жучком, и начинал крутить кино. Все мы были этому очень рады, запасались по дороге ветками березы или черемухи, чтоб отбиваться от комаров, и шли вечером смотреть очередной фильм. Частенько киномеханик к началу сеанса бывал пьян, то после ремонта чьего-нибудь мотоцикла, то после удачной рыбалки или по случаю праздника, советского или религиозного. Тогда зрители сами выносили из избы стол, тащили из чулана кинопроектор и подключали провода. Шурик внимательно следил за всем этим сидя на ступеньках крыльца, широко расставив ноги в бессменных кирзовых сапогах, попыхивал папироской «Беломора» и не произносил ни слова. Когда всё было готово, аппаратура установлена, экран повешен, деньги за просмотр со зрителей собраны самими же зрителями и тут же вручены киномеханику, он папиросой показывал в сторону кого-нибудь из мальчишек-старшеклассников и подавал команду: «Заряжай!»

В тот вечер киномеханик был трезв, зрителей собралось много, но досмотреть фильм до конца не удалось. Поднялся и окреп ветер, небо быстро затянуло тучами, пошел дождь. Спасаясь от него, люди набились в дом «кинщика», плотно жались под крышей маленького, открытого с трех сторон крылечка.

И тут я увидел её. Несмелая и чужая, она растерянно стояла на нижней ступеньке крыльца, и крупные капли дождя падали на ее угловатое плечо в розовой кофточке. Едва повернувшись в тесноте, я с трудом снял свой пиджак и набросил ей на плечи. За моей спиной проскрипел чей-то смешок. Она быстро оглянулась, посмотрела на меня с удивлением и смутилась:

– Спасибо!

За несколько мгновений невозможно было рассмотреть её лица, лишь коротко блеснули в сгустившемся мраке настороженные глаза.

Дождь не унимался, всё шумел и шумел по крыше. В воздухе повеяло сыростью. У крыльца скапливалась лужа мутной воды. Кое-кто не выдерживал, выскакивал под густой ливень и бежал домой. На крылечке стало свободней. Она повернулась ко мне с намерением вернуть пиджак:

– Я пойду…

– Пойдем вместе, – предложил я и, не дожидаясь ответа, первым шагнул под дождь, мгновенно почувствовав сквозь рубашку его холодное прикосновение.

Мы шли вдвоем, обходя лужи и накрывшись одним пиджаком. Она оказалась немного ниже меня ростом. Худенькая, вытянувшаяся вверх, с её остренькими плечиками, теплое касание одного из которых я чувствовал при каждом шаге, казалась хрупкой и совсем беззащитной. От этой её хрупкости и беззащитности в сердце моём затеплилась нежность. Такое чувство я испытал впервые в жизни от близости совсем незнакомой девушки и ощущал себя совершенно по-новому.

Бабушку, к которой она, как потом выяснилось, приехала на каникулы из далекого портового города, я хорошо знал. Она жила одна недалеко от дома «кинщика». В окнах её приземистой избы горел свет. Он с трудом пробивался сквозь густые заросли черемух и рассеивался во мраке. Листва под дождем глухо шумела, и даже на другой стороне избы, где мы присели на узкой скамейке крылечка, шум её был слышен.

Может быть, с тех самых пор я полюбил дождь. Не проливной, кратковременный, а неторопливый, задумчивый. Под его монотонный шум душа обретает успокоение, хорошо думается, и сокровенные мечты наполняют сердце. Когда бываю в деревне, во время дождя я не могу ночью спать. Лежу на чердаке с открытыми глазами, и прямо надо мной по всей крыше приглушенно шумит дождь, будит во мне воспоминания. Как жалко тогда становится прожитых лет!