Анатолий Ехалов - Солнце на половицах

Мой отец работал директором сельской школы в деревне Ескино. Коллектив был молодежным. Молодые учительницы, приезжавшие в деревню после училищ и институтов, вынуждены были жить по квартирам в крестьянских домах. И в обязанности директора входила забота о бытовых условиях молодых специалистов.

Однажды он шел к одной старушке, чтобы посмотреть на условия быта молодой специалистки. Старушка та сидела у окна и, увидев директора, замахала призывно рукой. Озорная была старушка. Печка у нее устьем в прихожую выходила. А из печки как раз молодуха вылезала после помывки. Батька-то мой порог переступил, а перед ним во всей красе – распаренная девица. И тот и другая так растерялись, что девица задом корчагу с углями раздавила, а отец пулей выскочил из избы и потом не знал, как на ту молодицу смотреть… Пока не женился на ней.

Погода хмурилась. С обеда пошел дождь. Мужики в это время пахали за деревней поле, с которого недавно была скошена рожь. Это перепаханное поле у нас называют зябью. Ее пашут затем, чтобы земля за зиму отлежалась и, хорошенько озябнув, отдохнула.

Мне было интересно посмотреть, как пашут зябь. И я пошел за деревню, туда, где рычали тракторы, тянувшие длинные борозды. Издалека они были похожи на божьих коровок.

Деревни стояли на взгорках, а поле между ними лежало в низине. Дождь, припускавший все сильнее, вымывал из пашни великолепные цветные камешки.

Я подобрал несколько таких самоцветов: голубых, красных, лазурных и опустил в карманы своего пальто. Я вступил в борозду и стал спускаться в долину, собирая по ходу камни, которых вымывало все больше и больше. И хотя было сыро, сапоги мои становились неподъемными от налипшей грязи, я упорно шел по борозде, подбирая все новые и новые самоцветные камешки.

Я был счастлив. Я представлял, как буду играть с ними, когда родители уйдут в школу, как я построю из камней и пластилина настоящую сказочную крепость. А рядом вторую, третью…

Я спустился уже в самую низину поля. Там пошли камни кремнёвые, жёлтые, почти прозрачные, которые пахли серой и порохом, если их чиркать один по другому. Их было столько, что я, сидя, не переходя с места на место, стал загружать ими карманы. Я так увлекся, что не заметил, что день кончается и небо обложили мрачные чёрные тучи.

Надо было возвращаться. Карманы мои были полны камней. И не только карманы. Своей тяжестью камни прорвали карманы и провалились в подкладку. Я не заметил этого. И теперь я был похож на мешок, туго набитый камнями. Я попытался встать на ноги и не смог. Камни, намокшее пальто, сапоги с налипшей на них глиной лишали меня возможности двигаться.

Я попытался вырваться из этой ловушки, но только зря потратил силы. Какое-то время я еще боролся с этой злой силой, впечатавшей меня в борозду, но скоро силы вовсе оставили. Я свернулся калачиком, спасая последнее тепло, и ткнулся в черную сырую борозду. Последнее, что я слышал и чувствовал, это хриплое карканье ворон, летевших ночевать на церковное кладбище.

…Меня нашли уже ночью. Родители мои, обезумев от горя, уже отчаялись найти меня. Побежали в соседнюю деревню, и там тракторист рассказал им, что видел какого-то мальчишку, идущего бороздой.

Обе деревни вышли с керосиновыми фонарями в перепаханное поле. Я очнулся, когда на меня наткнулась мать.

Она схватила меня и хотела поднять на руки, но не смогла. Камни не дали.

Меня принесли домой вместе с камнями. Из последних сил я дал взрослым бой, не позволив вытряхнуть камни из подкладки.

Я спал счастливым человеком. Камни мои, светящиеся всеми цветами радуги, лежали под кроватью, готовые превратиться в сказочную крепость.

В нашу деревню прикатила на метелях и вьюгах зима, пруд и речка застыли, поля снегом покрылись, дороги замело. А все ждали праздника. И отец мой ждал, и мать, и сестра.

– Скоро уж Новый год! – вздыхал отец, – надо мужиков в лес за елкой отправлять, надо в район ехать за подарками…

С тех пор не люблю я Новый год. Какой-то он ненастоящий, как фальшивая борода у Деда Мороза. Скучный и предсказуемый.

Я в школу еще не ходил, хотя на елку меня водили или возили в школу, но я, убей меня, не помню ни елки, ни Деда Мороза. Но помню то, что было до того события.