Сеня Саентак - Мой дорогой друг

– Угомонись, дикошарый! Я тебе муравей что-ли?! Мы с тобой в разных весовых категориях, – кричал он, волоча меня к выходу в то время, как я брыкался и выдирался из его рук.

– Не убивайте меня! Я не хочу умирать! – орал я в ответ булькающим из-за соплей голосом и упирался руками ему в ключицу.

– Да с чего мне тебя убивать?! – он увернулся от ладошки, нацеленной ему в лицо, и сгреб меня в охапку, прижав руки к телу. Я лягался и извивался в его цепких объятиях, а он уже почти нес меня перед собой, пыхтя и поскальзываясь на вязких лужах.

– Ты же страшный! Ты украл меня! Мама! – заверещал я, что есть мочи, как только он вытолкал меня из ванной. Он разжал руки, и я шлепнулся на пол, потеряв очки. Ноги казались ватными и совсем меня не слушались, так что я ползком забрался под стол и прижал их к себе. Сердце так бешено колотилось в груди, что я даже не сразу заметил замешательство своего «убийцы».

– Страшный… значит, – словно через силу выдавил из себя он, – Ну и сиди тут один!

Он яростно пнул меня в ногу и вылетел из комнаты, от души хлопнув дверью. Я взвыл и опрокинулся на пол. Мне еще не прилетало носком кирзового сапога по голой ноге. Вообще многое из того, что случилось со мной в этом доме было для меня впервые.

Не знаю, сколько времени прошло после его ухода. Я вылез из-под стола только когда боль поутихла, и сквозь нее начало пробиваться тошнотворно-ноющее чувство голода. Я ведь не ел со вчерашнего обеда. В комнате вкусно пахло едой, от этого живот заунывно подвывал и бурлил, но всё же я решил первым делом отыскать очки. Нашлась моя вторая пара глаз довольно быстро и, к моему величайшему сожалению, с треснутым стеклом.

Пожалуй, я впервые смог внимательно осмотреться за время пребывания в этом месте. Пока я был в душе, хромоногий, по-видимому, смел сор на полу в угол комнаты и застелил кровать старым потрепанным пледом, оставив сверху свернутое теплое одеяло. На столе стояла тарелка с гречкой и кружка чая, а возле кровати – мои ботинки. Всё это меня успокоило. Что-то мне подсказывало, что такая забота не свойственна человеку, собирающемуся в скором времени лишить меня жизни.

Свою одежду я так и не нашел, но вместо нее мне оставили на кровати огромную ярко-синюю футболку с мордой тигра и спортивные трико, слишком длинные, совершенно не по росту.

В комнате было тепло, из закрытого полиэтиленовой прозрачной клеенкой и забитого несколькими досками окна лился яркий дневной свет. Я облегченно вздохнул, уселся на кровать и, закутавшись в одеяло, принялся за трапезу. Гречка была с тушенкой, она, как и чай, уже давно остыла. Всё же могу сказать честно, мне до сих пор кажется, что вкуснее я ничего не ел, и плевать, что к нёбу прилипал жир, и что чай был горьким и без сахара. После того, как я всё умял, в коконе из теплого одеяла, в тишине и спокойствии меня разморило и потянуло в сон. Даже и не скажешь, что до всей этой безмятежности была такая жуткая встряска, в следствие которой, казалось, у меня вымерла половина клеток нервной системы. Об этом напоминали только ноющая боль в ноге и здоровенный яркий синяк под коленкой. Хромого не было ни видно, ни слышно, так что я завалился на бок и задремал.

Примерно через пару часов я проснулся оттого, что нос заложило, голова была горячей и тяжелой, и гудела как чугунный котелок. Во рту всё пересохло, горло заходилось болью, когда я сглатывал, а еще меня знобило. Я понял, что всё-таки зря затеял эту игру в Брестскую крепость в ванной, всё равно позиции не удержал. Теперь если не враг меня убьет, то это сделает простуда. Здесь же нет мамы, которая бы занялась моим лечением. Да здесь и возможности самому заняться лечением нет.

Хромоногий не появлялся до самого вечера, пока за окном не стемнело. Если раньше я готов был полуголым сидеть и мерзнуть в кафельной пещере, лишь бы его не видеть, то сейчас мне оставалось только молиться на то, что скоро он всё же придет и хоть как-то мне поможет, вариться в собственном соку от поднявшейся температуры, завернутым как голубец в одеяло, и замерзать изнутри оттого, что меня морозило. Казалось, не только язык, но и всё тело вязало как от неспелой хурмы. Я сам превращался в неспелую хурму. Как же мне было плохо! Я всё ждал и ждал, и с надеждой пялился в полумраке на закрытую дверь, а он всё не шел и не шел. Один раз я даже попытался позвать его, но из горла вырывались только свистящие хрипы. Очень хотелось пить.

«Ну всё, это конец. Я умру здесь и сегодня долгой мучительной смертью. Больше никогда не увижу маму и бабушку. И маминых подруг тоже не увижу. И тетя Валя меня больше никогда не похвалит. И реферат я никогда не сдам. Хотя какой к черту реферат. Ненавижу учебу, век бы глаза мои ее не видели. С детства старался, учился хорошо, только чтобы мама из-за меня больше не плакала. Я вообще что-нибудь делал для себя в этой жизни? Я вообще что-нибудь хотел сделать для себя? Разве что в детстве, пока не пошел в школу».