Алекс Сомм - Бабочка

ПАМЯТИ МОЕЙ МАТЕРИ

Отзыв на ЛитРес:

– Алекс Сомм – замечательный, самобытный автор. У него особая техника письма, пользуясь которой он превращает яркие, самодостаточные мазки в насыщенные искристыми красками слайды, которые в сознании читателя складываются в красочные, экспрессивные картины. Есть в них что-то, я бы сказал, врубелевское. Я бы назвал его манеру письма слайдовой. Его лексика в высшей степени современна, но не сходством с тем виртуально-компьютерным сленгом, на котором нынче принято изъясняться, а тем, что пронизана художественной энергией, такой редкой в наше время. Тексты его причудливы и легки, как полёт бабочки, а героини его – те же бабочки, что сев на ладонь и позволив собой налюбоваться, улетают. Если бы он был музыкантом, про него следовало бы сказать, что он нашёл новый звук. А ведь музыкальные группы, которые он в своих рассказах упоминает, тем и ценны, что смогли этого достичь. Автора заслуженно следует отнести к тем немногочисленным творцам, что понимают толк в поэтической прозе и заявляют об этом в полный голос.

Эта женщина недописана

Эта женщина недолатана

Этой женщине не до пристани

Этой женщине не до ладана*

…И вот она садится сбоку на диван и надкусывает яблоко.

Так проходит любовь и шалость: надобно тужиться, чтобы сравнить плод с левой грудью, такой же налитой, идеальной формы – сравнение, лежащее на поверхности. Опять же, нога на ногу, напоказ – бедро, заключённое выпуклостью попки. Для неё любовь – это блик от стекла дорогой машины, видимоё из окна ощутимой высоты. И то, и другое – своё. Вот так я начинаю предавать её, и продолжаю это занятие.

Она ела своё яблоко, когда тонули в пепельных снегах мои аварийные пароходы.

Когда я вытаскивал своих покалеченных товарищей из ржавых трюмов.

Когда я танцевал на этих чертовски круглых балках на высоте приличного дома от поверхности залива, слепило солнце, внизу играла рябь, балка была мокрой, я танцевал от души, на полоске от 2 PR, всё, что мне доставалось.

Барышников танцевал под стук своего сердца, а я – под хруст собственных костей.

Когда мы на литр спирта делили одну лимонную корочку, единственный съедобный артефакт из ящика стола, в память о спусках и сдачах, и ушедших товарищах, умерших от ран и травм, задохнувшихся и сгоревших в безликих отсеках, поломанных и разорванных обрушившимися секциями.

И нынче я вёл свою перманентно хмельную и в меру вменяемую команду в последний и решительный прорыв, каждый день подменяя одного выбывшего другим, двух выбитых из строя – одним, пока у меня не оголялся район за районом.

Я прыгал в машину и мчался за расквартированными. Наскрести людей ещё на день, вырвать этот отрезок графика, назавтра – замутить на другом.

Опять захлёбывался огонь поддержки, и я ставил рубщика на сварку, зажигал. Стыковали стальные рёбра у меня давно уже слесаря и плотники, все, кто мог удержать электрод. Не хватало лепестков и кружаликов, а, местами, нас особенно доставали цанги, но мы перестраивались и забаламучивали снова. К полудню я засыпал за рулём на четверть часа, далее мне уже требовалось это дважды, до двенадцати ночи мной контролировался каждый клочок стенда.

Чем провальнее дело, тем крепче становилась моя решимость, шире улыбка. Я не считал потери. Конструкция росла на глазах.

– Ну ладно, ты расскажи, когда проставляться будешь?

– Да дурное дело-то нехитрое. Тут главное, чтобы закуска была подобающая. Кошерная, стало быть.

– А, кстати, говорят, кошерная, это когда следят, чтобы приготовленное мясо было нетрахнутое. Вот на Востоке овцу, которую трахнут, нельзя уже есть.

– Вот они и голодают, а овцы стадами бродют, стало быть.

– …а я тут видел в продаже водку кошерную.

Конченый, я конченый. Ремень фонаря через плечо, как Калашников, увесисто – рулетка в кармане как РГД, блокнот, ручка, маркер, мел в капсуле от киндер-сюрприза, как армейский медальон. Комбез чуть жмёт в плечах, подтягивает плечи. На лацкане – значок, на поясе цепь от связки ключей.

А креста – нет. Прости меня, мама. Да здравствуют любимые… Вперёд. Через пять минут лёгкие полны дыма, высокий лоб в копоти, колени и локти – цвета окислов железа, гузка мокрая.

Ребята мои, ребята… Я вас одену, обую, заработаете денег. Только рты бы ещё зашить, чтоб водку не пили. Я вёл вперёд это отребье со всех концов страны, и это было как в добрые старые времена, когда Фреди Меркури ещё не был голубым, и «слэйды» хрипели под гитарные риффы, как будто грохотали русские кувалды, порождая гордые обводы кораблей.