Алекс Сомм - Бабочка

Автомобиль постепенно замирает в кружении, и она долго смотрит водителю в лицо потемневшими глазами, держа за остывающие плечи.

Снимает замершие часы с запястья и выбрасывает за окно.

*

Эмбер – мой закатный янтарь, пронизанный последними тёплыми лучами. Завтра уже наступило, для всех, но в нём безмолвно и привычно нет присутствия меня. С этим не поспоришь, как и с пустотой в спичечном коробке.

Но мне ли не знать, что креманка твоя насыщена и полна, как и колодезь полупустой русской деревни средней полосы.

Подожди, сейчас кто-нибудь непременно появится, вместе с первым криком чайки, оторвавшейся от берега в сторону синего моря.

«…Беззаботная тишь после обеденного дождя. Широкая лента уходящего вдаль асфальта омолодилась, обрела ровный тёмный тон и множество прикрас. Мелкие зеркала сбежались стайкой на его полотно и отражают незаконченные фрагменты веток, украшенных глубоко зелёными листьями. В отражениях пропадают – прозябают их пожелтевшие собратья, редкими монетами рассыпанные ненастьем как свежевыданный аванс наступающей осени.

Вдоль асфальта тянутся рядами мокрые стволы – извилистые складки коры приобрели окаменелость, а намокшая стена дома напротив выглядит рыхлой. Белые кирпичи промокли неравномерно, ближе к краям, и чёрной аэрозолью на них в два ряда кричит воззвание. В память о палящих днях оно гласит на неизвестном языке:

«Посоны

го на реку».

Под навесом автобусной остановки царит предельно сухая, оживлённая обстановка. Оттуда пристально сканируют редких прохожих, пока те не проколются и не попадут в цепкие лапы. Стоит беспечному путнику потянуться в карман за сигаретой, как тут же к нему от остановки устремляются вольные стрелки. С наживой они возвращаются под навес, в узкий круг единомышленников. Это местные бриллианты мутной воды, они олицетворяют на этой улице тему Грааля. У них, на узкой скамье в две жердины, укрыт заветный пузырёк, и вечер пристраивается в очередь за днём под негромкие рассудительные речи. Изредка доносится, как они вносят серьёзные коррективы в свой распорядок и разводят турусы:

– Эй, не колготись… Я разливаю…

– Ну так начисляй по-бырому…

И драгоценный сосуд победно мерцает в руке Парсифаля…

И эти глаза в глубине улицы, распахнутые навстречу именно мне. Горящие посреди асфальта так, что в этой радости тонут разные ослепительные солнца, и, наконец, угадываются отсветы горящих мостов из прошлого.

Словно моя первая кража…

Тот же трепет перед неведомым – неискушённость торжествует – и разбавляет решимость, гремучая смесь переполняет сердце и клокочет, надрывая клапаны. Тогда я надвигаю поглубже картуз и делаю шаг вперёд, ведь не век же мне быть прикованным к месту, и я начинаю движение, чтобы не перегореть на холостом ходу.

Словно мой первый угон…

Уводить девушку у друга – всё равно что угонять классную машину с чужой парковки. И, неминуемо, – с ним потом в пустом гараже – восемь бутылок водки на двоих – всё равно что убиться насмерть – и – наконец – «вообще-то она сама…», неизвестно кто произнёс, но cогласились оба. Не осталось ни на ком вины за этот сумасшедший аттракцион, а наш цельный мир полностью изменился, и с этим всё осталось по-прежнему. Проскрежетала дверь гаража, вызвездилось ночное небо, задымились последние сигареты, и мы разнесли в разные стороны каждый с собой красоту этой единственной девушки на двоих, как чудо.

Гаражи были в самом конце, в тупичке улицы, и через несколько лет я разбивал об эти двери свой мобильный. Не просто так, а после разговора с этой девушкой, она просила прощения, что забеременела от другого и хотела бы остаться со мной навеки. Ведь это было ошибкой, и произошло только один раз.

Когда вскапываешь ниву жизни – готовься встретить и комья.

Между подходами к гаражам пролегло несколько лет упоительного счастья, или безудержного притяжения. Разве что вспомнить первые раскаты грядущего ненастья, наступающей грозы? Вспоминаю свою утопическую ярость из-за…джинсов в обтяжку. Ярость, захлестнувшую меня с головой, как утопленника.

В тот день они на ней лопнули. Может быть, она чуть раздалась в пышность, пару миллиметров, что сделало её только аппетитнее, и этого оказалось достаточно. Гибель любимых штанишек, как ни странно, вызвала у неё только смех. Сверкая глазами она вспоминала, как ещё сегодня выходила в них на улицу, и все встречные авто сигналили. Я вгляделся пристальнее и погиб… Тонкая джинсовая ткань повторяла все складочки тела, так что она выглядела откровенно голой: спереди отчётливо выделялась «гусиная лапка». Я злобно бросался словами, которые могли не просто ранить, а уничтожить на месте. Она испуганно стягивала штаны, роняя немые слёзы. И выскочила на улицу.