Настасья Астровская - Клиффхэнгер

«Все!» – гласила она.

Как финальные титры «Ералаша».

Басины огляделись.

Вокруг – невероятно красивый зеленый мир. Вдали – нежная синева моря. Сделаешь шаг – окажешься на самом краю обрыва, пропасть глубока.

Лева подошел к краю, пнул камешек.

– Отойди, дурак, – испугалась Нася.

– Да ладно тебе, – засмеялся он. – Найдешь себе мужа получше.

– Мне для этого не обязательно становиться вдовой, – заметила она.

– И то верно, – кивнул Лева. – Вообще-то, ты должна была сказать, что лучше не бывает.

– И скажу, – улыбнулась Нася.

Случился романтический момент, ну и как тут устоять, когда можно целоваться на вершине мира?

Басин вздохнул. Быстро же они со своей вершины спустились. Может, нужно было просто поговорить. Только вот они перестали со временем.

А когда? Как? Почему?

Лева не мог ответить.

Забыл.

Точно, забыл…

Лева мрачно усмехнулся и уткнулся в окно. Горы.

Какие горы. Какие деревья.

Как тогда, когда он еще все помнил и все знал.

Он точно мог сказать: любимый цвет у Насиньки фиолетовый. Она часто пьет кофе; когда читает книгу, иногда задумывается, поднимая глаза к потолку; с удовольствием рисует – даже пасхальные яйца вручную расписывает; любит учиться – и проч., и проч., не считая того, что она замечательная, чудесная, волшебная…

И все же, еще одна попытка: когда? как? почему?

Когда все поменялось? Как слова, которые все не хотели складываться в шедевр, стали важнее живого человека? Почему Левин богатый – но несчастный – внутренний мир закрыл вдруг свои границы?

Наверное, это происходило постепенно.

Сначала Насинька говорила целыми философскими трактатами. Поэмами. Диссертациями. Потом из ее рта стали выходить новеллы. Статьи. Стихотворения. Потом – отдельные предложения. Вначале распространенные, после – лаконичные. Вынеси мусор. Купи хлеба. Поехали домой. Дальше остались только отдельные слова.

Лева иногда улавливал что-то такое: устала, выгорание, домой, призвание, плохо, искать, деньги, отпуск…

В последнее время огромная вселенная Насиной речи, кажется, сжалась до вздохов и междометий.

В какой же момент Нася перестала с ним говорить по-настоящему?

А может, все дело в том, что он перестал слушать по-настоящему?

Да и что можно было расслышать в том хаосе, который творился в его голове.

И вот как забавно получалось: пока писать было для Льва чем-то естественным, шум мысленного потока не мешал общаться с другими людьми, даже наоборот, Басин был весьма чутким. А когда он потерял вдохновение и решил спустя время взяться за этот чертов сценарий, чтобы начать новую главу своей профессиональной истории, механизмы в его мозгу невыносимо скрежетали, сопротивляясь этому. И все остальное не могло перекричать жуткие звуки. Люди немо открывали рты, а Лева очень смутно догадывался о том, что же они хотят до него донести.

Строил вавилонскую башню или башню из слоновой кости – и вдруг оказался заперт в башне из черного дерева.

Так или иначе, время шло, Басин верил в успех предприятия, сидел часами перед ноубтуком, иногда за день сочиняя не больше строчки, которая потом оказывалась отвратительной и удалялась с позором.

Еще и Паша все время напоминал о том, что нужно закончить в срок. Хотя – какой тут срок? У них не было команды, вот что.

Странная, конечно, выходила ситуация: деньги есть, сценарист есть, только вот сценария нет, да и режиссера тоже. Отличное кино, блестящее.

И Паша, и Лева знали, кого они могут попросить сесть в кресло с гордой надписью "director".

– Ну, мы можем, конечно… – неуверенно начал Рогожкин.

– Конечно, можем позвать… – так же неуверенно подхватил Басин.

И оба замолчали, не решаясь произнести имя.

Было, было одно имя, священное заклинание, пароль, и был его носитель, тот-кого-нельзя-называть, тот, кого не поминают всуе.

Великий Гутсби.

Существовало ещё его альтер-эго – Сережа Гутин.

С Серёгой можно было дурачиться, выпивать, ездить на поиски приключений и просто болтать о жизни. Он знал десять тысяч смешных историй и охотно давал деньги в долг.

С Великим Гутсби лучше было не связываться.

Вообще-то, он имел – да и до сих пор имеет – все шансы стать великим режиссером. Весьма чудаковат и весьма работоспособен.

И, конечно, когда Лева увидел первую короткометражку Гутина, возникло жгучее желание сделать что-нибудь совместное. Разумеется, гениальное.

Когда же Лева в первый раз застал Сережу за работой, энтузиазма у него поубавилось.