Никита Божин - Проблески ясности

Абсолютно бесшумное приземление спички в огонь вдруг произвело в уме Тодда нечто наподобие щелчка. Немного оторвавшись от спинки, он подался вперед, слегка подскочил на месте, после чего выставил вперед указательный палец правой руки и сказал: точно! Собственные воспоминания помогли обнаружить себя же вечером в городе, когда он вот так уже планировал с удовольствием затянуться трубкой в тепле некоего помещения, но с тоской заключил, что трубку-то он как раз оставил дома. Не имея сил более наблюдать прочих мужчин и женин, вольготно позволявших пускать дым в свое удовольствие, Тодд удалился из, предварительно, незнакомого общества, но в голове никак не вяжется, что именно это было: ресторан, кабаре, театр или может просто некое собрание по определенным признакам или даже политическим убеждениям, где он даже совсем немного выпил. Если политика, то он надеется, что не наговорил там чего попало и не скрывался после от полиции… Нет, конечно же нет, Тодд умчался тогда домой, не нащупав в кармане ключ, обнаружил его в потайном месте в полу, забежал в комнату, взял трубку, но так спешил, что оставил шляпу на столе, и с того момента не брал ее в руки и удалился прочь. Он редко спешит, и что-то очень важное могло вынудить его. Или может кто-то? На том память обрывалась. Страшно подумать, но Тодд допускал, что вчера был либо безбожно пьян, либо забвенно очарован. А овладеть его разумом могла как женщина, так и безумная идея. Жаль, он сам этого не всегда мог понять.

На огне закипел чайник, и, поспешив снять его, Тодд торопливо сделал себе чаю, и неспешно потягивая его, в первых между глотками не отвлекался даже на трубку, так и не докурив ее, с тем, что табак перестал тлеть, он все время посвятил чаю и воспоминаниям, превращавшимся в мечты. В процессе погружения в раздумья, он, как уже неоднократно бывало, обжог себе язык и нёбо, не контролируя температуру напитка, что доставляло неприятные чувства и гарантировало болезненные ощущения на грядущие сутки. Как же не любил он это состояние, хоть уже и много раз с ним такое случалось. Одно печалит, теперь и трубкой как следует не насладишься, такие ожоги всегда очень мешали, но что поделать, все свершилось, и он – фаталист, принимает факт. Расстроившись, так и не допив чай, он вдруг помешался мыслями, обрекая себя на какие-то происки смысла существования, жалел, что нет под рукою револьвера, а то так бы на ровном месте и пустить бы пулю себе в рот, взволновался, затем, что если умрет однажды здесь от болезни, так и не найдет его, никто и не озаботиться. Весь этот всплеск как-то разом нахлынули, а все из-за нелепого ожога.

Все его мысли занимали несуразные, навязчивые думы, придавившие изнутри, не оставляя времени просто жить, ему непременно требовалось в сознании прокручивать странные сцены, мучить себя и сталкиваться с этим каждый день. Тодд не мог более находится дома, собравшись, наконец, иди на улицу, ведь скоро уже и вечер. Он уделил ответственное внимание своей одежде, собравшись, и оценив себя должным образом, ведь как бы не было ему тяжко и как бы он не думал о людях, мнение толпы, так или иначе занимало, так уж выходит, что всем это так значимо, да не все признают. Не вынуждая себя выглядеть идеально, он оставлял некоторое правило этакой нарочной небрежности, демонстрируя, что он не так что бы готовился идти в общество, делая вид, что ему все это дается так легко и вовсе не заботит.

Захватив с собой обернутую в ткань трубку, предварительно вытряхнув и почистив ее, он положил в карман еще старый кисет с табаком, каминные спички, и взглянул перед выходом на счастье на свое отражение в зеркале, вышел на улицу все в том же одеянии, что и с утра, но теперь уже и со шляпой на голове. И лишь бросив под ноги взор, Тодд с сожалением констатировал, что туфли действительно выглядят скверно. Если дома он оттер их, начистил, и в полумраке комнаты у выхода все выглядело более-менее терпимо, то уличный свет показал всю несостоятельность этого убеждения. Так ходить просто невозможно. Помявшись у дома некоторое время, Тодд вернулся назад, вынул из чемодана небольшую сумму денег и направился к ближайшему магазину, где ему продавали обувь и прежде. Продавец, должно быть, не помнил Тодда, так как тот совсем не частый гость, но подобрать новую пару смог с первого раза, точно знает ногу посетителя досконально, кроме того, и цена устроила обе стороны сделки. И уже ступая в новых туфлях по городу, Тодд чувствовал себя намного лучше, чем если бы он ходил в старых, да разве что, эти только натирали немного, но виду он не подавал, мерно шагая, делал вид что специально не спешит и получает от этого даже некое удовольствие, только чувствовал ли кто это? Нужно ли это знать прохожим? Он бы предпочел, чтобы они это чувствовали. На этот раз он сам был готов заносчиво смотреть в их лица, желая получить ответа, услышать мнение, как же им новый вид, новая пара кожаной обуви. Увы, на первом же встречном идея провалилась и больше Тодд не пожелал возвращаться к ней.