Ксения Скворцова - Мэтт, которого нет

– Мне сегодня нужно съездить в город на медосмотр, Митрофан, так что вечером меня дома не будет, – говорит тетя. – Ужин в холодильнике: грибной суп, гренки и яблочный компот, тебе только нужно будет разогреть. Ладно, учись хорошо, вот тебе деньги на обед. Я пока повожусь в саду, пока до автобуса есть время, нужно подготовить яблоньки к зиме, а еще очистить участок от мертвых цветов. Ненавижу зиму, моим цветам из-за нее приходится чахнуть. Тебе ведь тоже нравятся мои лилии, а, Митя?

Тетя болтает – Мэтту, конечно, очень приятно, что она проявляет к нему дружелюбие, но там Мария уже вышла на дорогу. Упустит ведь ее Мэтт из-за тетиной болтовни. Пробубнив что-то под нос, он хлопает калиткой и со всех ног бежит за Марией, крича:

– Хэ-э-эй! Что, новая библиотекарша, с утра пораньше собралась на работу?

Девушка испуганно дергается и пару минут приходит в себя после такого громкого и абсолютно неожиданного заявления прямо ей в ухо. А потом поворачивается к Мэтту и чеканит слово за словом:

– Так. Слушай меня внимательно. Ты мне не нравишься. Совсем. Не ходи за мной. Не говори со мной. Делай вид, что меня не знаешь. Мне не до дурацких шутеек, понятных тебе одному. Мне не до тебя. Оставь. Меня. В покое!

Мария срывается на крик. На щеках у нее – слезы. Она закрывает лицо, и Мэтт замечает синяки на запястье. Сердце разрывается… Понятно, почему она сегодня не в духе. Как же жаль, что Мэтт никак не поймет, что сказать, как поддерживать людей. Да и просто адекватно завязать разговор… А Марию уже трясет от пережитого горя.

– Пожалуйста, – со всей жалостью говорит она. – Уйди. Не злись на меня. Я поняла, что понравилась тебе, но сейчас мне никто не нужен. Давай, я пойду вперед, а ты чуть подождешь. Не хочу ни с кем говорить. Мне тяжело, понимаешь? Только так мне ты можешь помочь – оставив меня одну. По-жа-луй-ста.

Мэтт действительно понимает. И это – скорее, исключение из правила.

Своей эмпатией мальчик не гордится. А тут – смотрит Марии в глаза, и вспоминается что-то из прошлого: что-то горькое, болезненное, невыносимое. То, о чем лучше снова забыть.

Мария смотрит на него Евиными глазами. Серыми, серьезными. Грустными. Как после их с мамой ссоры, тогда, давным-давно…

– Мама… – бормочет Мэтт, глядя, как от его быстрого шага дорога уходит из-под ног.

Он, кажется, и забыл, как она выглядит. Тетя почему-то прячет ее фотоальбомы. Лишь одна мамина фотография – детская – висит в прихожей в белой рамочке. На ней круглолицая девочка лет десяти с лохматыми черными волосами и угрюмым взглядом. Эта девочка стоит на ветру, беззащитно обняв одну руку другою. Ее белое до колен платье треплет ветер. Она выглядит такой одинокой и потерянной. Такой незлой, такой вдумчивой…

Размышления приводят Мэтта вовсе не к школе, – а к дикой яблоне, что растет на поляне за полкилометра от дома.

Кажется, Мэтт часто играл тут с какой-то подружкой в детстве. И яблоня сохнуть начала именно в те времена. И красную ленту, – ее все силится и силится распутать ветер – они закинули на ветви дерева тоже тогда. Стоял теплый летний вечер, они запыхались от догонялок, и девочка – кажется, ее звали Вера – сказала загадочно, что должна оставить «ниточку – как дорогу – к себе». И если когда-нибудь Мэтту будет одиноко, он всегда может прийти к ней по этой дороге.

Странно, как это Мэтт позволил Вере сделать этой «ниточкой» ленту для волос его мамы. Она ее вплела в последний день своей жизни. Жутко думать, но часть ленты пропиталась ее кровью. Тетя хорошо прятала эту вещь. И очень сильно ругалась, когда увидела ее на дереве за домом. Очень сильно.

Мэтта посещает очередная безумная идея: а почему бы не проверить, что будет, если он к ней прикоснется? Что, раздастся гром, земля поползет трещинами, и Мэтт полетит в тартарары?

Все это бред! Маленькому мальчику еще можно его простить, но подростку? И вообще, цифровые часы на запястье уверяют, что Мэтт опоздал на первый урок.

Прежде чем уйти, Мэтт еще раз окидывает взглядом одинокое безжизненное дерево.

Когда он был совсем маленький, то мама читала ему возле этого дерева сказки, которые сама же и придумала. Сказки про ее жизнь, так она говорила. Она редко была с ним нежной – но в такие минуты прижимала Мэтта к себе, гладила по голове и шептала на ушко истории: «Чтобы даже ветер не услышал». А мальчик хватался за ее черные толстые косы, жмурил глаза и боялся, что вот-вот, и ветер унесет это мгновение в прошлое. И не будет мамы, и не будет ее диких страшных сказок, и не будет объятий.