Александр Алекс - Вкус детства

Не буду морализировать на этот счёт и, тем более, не призываю других «воспитывать» детей таким образом, но нас тогда один вид ремня отрезвлял лучше многих слов, стоило отцу только показать его…

В редкие свободные часы, вечерком после ужина, отец преображался, делая что-то по дому. Иногда, отложив бесконечные домашние дела, мастерил для нас со Славиком игрушки из дерева, мурлыча под нос украинские песни.

Уже тогда я пытался подпевать отцу. Запоминал отдельные фразы. Ему моё старание явно нравилось, он поощрял этот творческий порыв. Бывая в хорошем расположении духа, сажал на колени, и мы пели с ним в полный голос. Я старался от всей души, отец гладил меня по голове и говорил: «Молодец, голос у тебя, сынок, правильный. Наша порода, чисто поёшь!»

Однажды после ужина осенним вечером, после хорошего ужина, сидя на лавке у стола, отец затянул свою любимую: «Ой, ты Галю, Галю молодая…».

Я моментально взгромоздился к нему на колени, сначала робко, потом увереннее стал подпевать мальчишеским дискантом.

Плавно лилась мелодия, отец выводил украинские слова, которые я не понимал, но старательно повторял. Мне было так хорошо, и я с особым трепетом поглядывал на него снизу вверх.

В русской печи потрескивали поленья. Мама, слушая нас, возилась у стола, готовя ужин.

В другие дни вязала из шерсти носки или свитера, всегда что-то делала, но сама никогда не пела.

Трёхлетний братишка сидел на полатях и тоже пытался подпевать.

Помню, нравилась мне песня о комсомольцах-добровольцах. Я частенько распевал её, особенно во дворе во время игр:

«И снег, и ветер, и-и звёзд ночной полёт,

Меня моё сердце в тревожную даль зовёт…»

Славик, не зная слов, певал что-то своё, картавя: «Тли-тли-тли, тли-тли-тли…»

Слух у него был, мелодию он выводил правильно. Я пытался подсказать слова, но он отрицательно мотал головой и одержимо продолжал: «Тли-тли-тли…».

В тот вечер, в самый пик нашего пения, неожиданно раздался звон разбитого стекла. Через окно на стол бухнулся булыжник примерно с отцовский кулак.

Песня оборвалась, отец чертыхнулся и мигом выскочил на улицу. Послышались крики и удаляющийся шум, топот.

Вскоре он вернулся мрачный, о чём-то долго говорил с матерью.

Став взрослее, я иногда прокручивал тот случай, размышляя, что же произошло тогда? Наверно, у отца были враги, а, может, это было просто хулиганство?

Происшествие запомнилось ещё и потому, что всё прошло для меня на контрастах: сначала радостная сопричастность с песней, затем − каменный «гость» в окно, прервавший идиллию.

Остался где-то в подсознании внутренний страх и… детская гордость за отца, что он, такой большой и сильный, защитил нас от опасности.

Так получилось, что наши песнопения больше не возобновлялись. Вскоре отец с матерью построили дом на заброшенном пустыре, на краю посёлка, завели большое хозяйство – не до песен.

У меня же на всю жизнь осталось ощущение чего-то красивого и светлого в душе. Сколько себя помню – всегда пел. Где-нибудь наедине, в детдоме – в хоре.

Об одной песне моего детства хочется рассказать особо.

Однажды, тяжело заболев воспалением лёгких, меня отвезли в соседнее село Волково. В небольшой больничке (в нашем посёлке не было стационара) метался от высокой температуры, было очень плохо. То и дело проваливался в тяжёлый сон, просыпался и снова забывался.

Доктора, конечно, лечили, но этого я не помню. Лежал один в небольшой палате. Белые простыни и подушки, железная панцирная кровать. Белые стены и потолок, а на противоположной стороне, у дверной коробки, чернела тарелка репродуктора, из которого в минуты просветления я слышал голос диктора, читающего новости, играла музыка.

Мне казалось, что прошла уже целая вечность. Когда жар спал, я стал думать о маме, хотелось, чтобы она вошла и присела рядышком, но она не приходила, расстояние и дела не позволяли. Дома – животные, птицы, работа…

Из репродуктора полилась песня:

С добрым утром, дорогая,

Расстаемся мы с тобой.

И любовь моя большая

Остается за кормой.

Голос певца-тенора, словно бился о противоположную стену возле моей головы, пульсировал красивым тембром и проникал в самое сердце. В песне были слова о море, чайках, загадочной любви…

Хотелось слушать и слушать, но песня отзвучала и вновь заговорил диктор.

Долгие годы эта песня жила в моей душе, при воспоминании волновала, не забывалась. Иногда в полудрёме ранним утром в подсознании вдруг всплывали строчки: