Любовь Баринова - Кто ты будешь такой?

– Мы немного заблудились, – пояснила она, – но скоро выйдем.

Дарья Алексеевна встала и, потянув Алю за руку, заставила подняться. Однако едва девочка сделала несколько шагов, как, заплакав, снова села. Мать понесла ее на руках. В лесу сделалось прохладно и сумрачно, хотя небо оставалось светлым. Аля обняла мать за шею и, прислушиваясь к ее дыханию, не спуская глаз с жилки, которая билась у шеи, задремала.

Проснулась от сильного запаха хвои. Было темно. Она была укрыта сосновыми лапами. Мать сидела рядом, бормотала, то и дело шлепала себя по плечам, а потом прикасалась к этому месту губами. Аля догадалась, что она убивала комаров и слизывала их. Мать внезапно замолчала, и тут же стала слышна страшная ночная тишина леса.

– Алевтина должна закрыть глаза и спать.

На рассвете кто-то натягивал туманные нити меж деревьев. Солнце глядело сквозь мутное увеличительное стекло. От холода сводило ноги. Переговаривались птицы. Дарья Алексеевна бродила в одном белье и водила снятым платьем по траве, намокшей от росы. Потом велела Алевтине открыть рот, выжала ей собранную воду. Попоила сначала дочь, затем себя, пообещала:

– К обеду выйдем из леса.

Снова надела мокрое платье, потемневшая ткань облепила ей колени и живот, как у каменной женщины в фонтане недалеко от их последнего дома. Ступать стало не так больно, как накануне. Хотелось есть, но мать не разбиралась в грибах и ягодах, не умела добывать огонь без спичек и делать множество вещей, благодаря которым люди выживают в лесу. Если бы попалась разве что малина, то ее они бы обе узнали, но малина не попалась. Правда, через несколько часов набрели на дикую яблоню. Яблоки были кислые, от них крутило живот. И все же мать, снова сняв платье, набрала яблок в него и завязала узлом.

К полудню все еще шли по лесу. Солнце светило ярко, цветы раскрылись, но почему-то совсем не теплело. Листья на деревьях заледенели и постукивали друг о друга, от них веяло холодом, траву же сковал мороз и покрыл невидимый снег, воздух и солнце дрожали. Тянуло в сон, а есть уже не хотелось. Зубы изредка постукивали друг о друга.

– Посмотри, – сказала мать, указывая на огромные вмятины в траве, голос ее раздавался будто издалека. – Похоже, лежка кабанов. Лучше бы нам не попадаться им.

Было то светло, то темно, но всегда холодно, невозможно, страшно холодно. Воздух время от времени складывался, точно хрустящий бумажный лист, и дышать становилось нечем. Мать превращалась в птицу и хлопала крыльями у Али перед глазами, оборачивалась волчонком, и тот все бегал, кружил вокруг. Потом мать зачем-то танцевала далеко за деревьями и одновременно сидела рядом, положив голову дочери себе на колени. На губах Аля изредка чувствовала отдающую тиной воду, а как-то распознала соленую кровь. Сколько они бродили по лесу – два, три, четыре дня? Детская память ненадежна, а память температурящего ребенка вдвойне. Многое из того, что Аля запомнила из тех дней в лесу, происходить не могло. Кое-что она была не в состоянии даже описать, потому что не знала, да и теперь не знает слов, которыми можно было бы это обозначить и тем более объяснить.

Кончилось все резко:

– Алевтина слышит?

Девочка открыла глаза и сощурилась от света. Где-то совсем рядом, за деревьями лаяла собака. Когда Аля снова открыла глаза – собака летела над зеленой травой, белая шерсть, вся пронизанная солнцем, сияла. И вот уже мать несла Алю по деревянной лестнице, растворявшейся в лужицах солнца. Впереди перепрыгивали через ступеньки та самая белая собака и мальчишка – синяя футболка, обесцвеченный стриженый затылок, родимое пятно под коленной выемкой.

В чужом доме пахло деревом. Окна были освещены солнцем, а на мебели и диковинных коврах лежала густая тень. Дарья Алексеевна уложила Алю на темно-красный диван в одной из комнат, на мягкие подушки с вышитыми птицами и ушла. В комнате оказалось много странных и интересных вещей, на этажерке стояли книги, на стенах висели фотографии, в углу замерло чучело большой птицы, расправившей крылья. С изогнутых спинок двух кресел свисали белые пушистые шкурки. На столике меж этими креслами стояли статуэтки, высилась бутылка, наполовину наполненная янтарной, похожей на настоявшийся чай жидкостью. Была раскрыта шахматная доска, а на ней друг напротив друга стояли одна игровая фигура и стакан с такой же жидкостью, как в бутылке.

Откуда-то из дома – он показался девочке бесконечным – раздавались голоса матери и мальчишки. Звякала посуда. Стучала чайная ложка о чашку. Скрипел пол под шагами. Включилось радио, и взволнованный женский голос произнес: «Из охваченной боевыми действиями Абхазии началась эвакуация российских туристов и отдыхающих в санаториях и домах отдыха». Аля почувствовала чей-то взгляд – из проема двери на нее смотрела собака с белой шерстью. Высунув язык, красный, блестящий, собака часто дышала. И вправду стало жарко – Аля сбросила ногами плед.