Мария Королева - Травма

На земле родной

Я уже чужой

А на земле чужой

Еще не родной.

Manizha. Недославянка

Ночь, мы едем в такси из Кировакана в Ереванский аэропорт, мама на переднем сиденье, я – на заднем. В наушниках третий час на повторе играет Lovesong Adele, а слезы из глаз не перестают литься. Я плачу навзрыд, но тихо, так, чтобы никто не догадался, – за четырнадцать лет жизни я научилась делать это искусно. Я плачу, потому что не хочу возвращаться в Россию из места, где я просто-напросто своя, где я считаюсь красавицей, где меня любят, где мне не нужно бороться и страдать за внимание мальчиков. Я плачу, потому что искренне не понимаю, почему отношение людей ко мне зависит от того, где я нахожусь, от точки на карте. Я плачу и не хочу возвращаться в реальность, в которой живу. Не хочу возвращаться в место, причиняющее боль каждый божий день.

Когда ты рождаешься с армянской фамилией в небольшом русском городе, вся твоя жизнь с первых секунд превращается в борьбу. Сейчас мне двадцать один год. Моя борьба за право быть собой длится всю мою жизнь, вот уже семь тысяч девятьсот семьдесят четыре дня.

Мне два года. Я рано пошла в детский сад – в год и десять месяцев, когда родился младший брат. Родители договорились, чтобы я ходила в группу со старшими детьми. Даже тот факт, что я была младше всей группы минимум на год, не помешал случиться тому, что случилось. Однажды я сильно упала на дневной прогулке. Когда папа пришел забрать меня, ему никто ничего не сказал, как будто ничего и не случилось. Он увидел большую шишку на голове и синяки. Начал выяснять, в чем дело, и оказалось, что я упала и ударилась головой, настолько сильно, что под глазами появились синяки. Папа отправился к директору детского сада вместе с воспитательницей, и на его вопросы, почему меня не отвели к врачу и никто не позвонил ему, воспитательница ответила, что не собирается заботиться о нерусском ребенке (если говорить мягко). Воспитательницу уволили, а эта ситуация была первым и последним разом, когда папа постоял за меня. Дальше я росла и училась защищать себя сама.

Мне шесть. Я смотрю из окна на турник во дворе, вокруг которого собралось детей десять, не меньше. Мы недавно переехали. Я смотрю на непохожих на меня детей и переживаю, что меня не примут. Мне нужно понравиться им, завести знакомства. Все проходит гладко, у меня появляются подруги, но каждый раз, гуляя во дворе, я боюсь, что во двор придет компания и мальчик из этой компании, который на десять лет старше меня, назовет меня чуркой и уродиной. Так я и начала жить с постоянным чувством тревоги и страха. Пусть даже у меня есть друзья, мы играем и все, казалось бы, хорошо, все равно кто-то вот-вот придет и начнет меня обижать.

Мне восемь. Я учусь в начальной школе и зимой мальчик-азербайджанец постарше поджидает меня после уроков и забрасывает снежками, когда я выхожу из здания школы. Он не один, со своим одноклассником – получалось двое против одного. Они кидают снежки приличных размеров в такие небезобидные места, как голова. Я стараюсь не выходить из школы одна, специально договариваюсь возвращаться домой с подругой, но как только начинается обстрел, подружка убегает и оставляет меня одну. Со снежками в спину я выслушиваю, что не имею права жить, раз армянка. Мальчик кричит: «Мне так сказал папа – ненавидеть всех армян» Мне хватает смелости остановиться и объяснить, что конкретно я не сделала ему ничего плохого. И что круче дружить, чем враждовать.

Мне девять. Мальчики из танцевального ансамбля кричат что-то вслед, пока я иду одна от школы до остановки маршрутки, и не хотят танцевать в паре со мной. Каждый прогон танца для них – мучение, это написано у них на лицах.

Всего за девять лет жизни я стала ненавидеть вопрос: «А кто ты по национальности?» Каждый раз в ответ я набираю полную грудь воздуха и произношу «армянка» максимально быстро, чтобы мучительный момент поскорее закончился.

После одного такого ответа девочка с танцев говорит: «А-а-а-а-а, а я думала, ты цыганка, вы так все похожи».

Сейчас я не могу винить ребенка в том, что он не способен отличить две национальности, возможно, для русских мы, «понаехавшие», и правда все на одно лицо, но тогда мне было жутко стыдно и обидно: мало того, что я постоянно огребаю, раз нерусская, так мою национальность еще и путают.

Мне десять. Мы часто ездим с танцевальным ансамблем в разные города России на конкурсы. В памяти каждого из нас ярко закрепился вокзальный запах. Пока мы сидим всей группой в зале ожидания, мимо проходят люди: разной национальности, возраста, телосложения. Когда проходят нерусские, дети смотрят на меня. Я не знаю, что они хотят сказать взглядом, но некоторые мальчики подходят и говорят прямо: «Эй, чурка, иди к своим».