Олег Мамонтов - Лекарства для слабых душ

Служить Котарю не хотелось ужасно. Идти своими ногами в неволю, на издевательства свирепых «дедов», с немалым риском получить на всю жизнь какую-то серьезную травму, стать калекой? О таких случаях он был наслышан и подобного для себя не желал. Нет уж! Куда разумнее перекантоваться в Ордатове несколько лет до истечения призывного возраста и за это время, может быть, успеть неплохо устроиться в чужом городе.

Но всё-таки лишь одного нежелания служить не хватило бы ему для того, чтобы решиться уехать из родного городка. Его подтолкнула, допекла своими упрёками мать: мол, он, здоровый лоботряс, не спешит найти работу и живёт за её счет. После очередного семейного скандала его решение созрело. Она попрекает его куском хлеба? Что ж, тогда он уедет! Это очень просто! Может быть, она вообще больше никогда его не увидит!

В сущности, он был даже рад той финальной нервотрёпке, которая положила конец его колебаниям. Он старательно подогревал свою обиду, вспоминая, каким безжалостным, презрительным было лицо матери, когда она корила его. Он злорадно представлял, как горько раскается она, когда он уедет! Когда она даже не будет знать, где он, жив ли он вообще!

В порыве своего расчётливого гнева он легко сорвался с места. И неужели только для того, чтобы теперь, очутившись без денег и родни в незнакомом городе, вдруг с ужасом осознать: он влип, как последний лох?

Мысль о том, что же делать, не давала ему покоя с позавчерашнего дня, с той самой минуты, когда по прежнему адресу тётки дверь открыла хмурая, неприветливая старуха и настороженно, с очевидной неприязнью к нежданному незнакомцу сообщила, что Тамара Игнатенко продала квартиру, а сама с семьёй куда-то уехала из города. Как быть ему теперь? Назад в Ртищево? Сдаться слишком легко, без борьбы, было стыдно. К тому же на какие деньги купить билет? По пути в Ордатов он полностью растратил захваченные из дома сто тысяч, рассчитывая на новом месте какое-то время пожить на хлебах у тетки, по-родственному. Подработать? Ещё в первый день он походил по местному рынку, раскинувшемуся неподалёку от вокзала. При удивительном после Ртищево многолюдстве толпы, толкавшейся на площади в добрый гектар, ему бросилась в глаза мелочность торговли. Партии товаров – все маленькие, рассчитанные на перенос в двух-трех сумках. И всё дешевое, нигде не замечалось вещей дороже «лимона». У него защемило в груди от разочарования и недобрых предчувствий: на этом торжище, как на толкучке в родном городке, грошовое, аляповатое барахло пытались сбыть нищим покупателям такие же нищие торговцы – очевидно, обычные работяги, подавшиеся в «челноки» из-за безработицы. Неужели проситься в помощники к этим дельцам блошиного рынка? Явно безнадёжная затея! А ещё какие есть у него возможности? Разыскать мебельный магазин или оптовый продовольственный рынок, чтобы прибиться к тамошним артелям грузчиков? Но перспектива ворочать солидные тяжести его пугала. Он сознавал, что при неплохом росте совсем не силён: тонок в кости, без налитых мускулов на худосочном, по-мальчишески угловатом теле. А для какой-то иной работы нужна была местная прописка – это знающие люди растолковали ему ещё в первый вечер на здешнем вокзале.

Вообще-то идея о том, что делать, забрезжила в его сознании сразу, как только стало ясно, что в Ордатове никаких родственников у него нет. Сначала он пугливо гнал эту мысль прочь. Но она, дикая, шальная, тревожила его воображение снова и снова, быстро созревая вместе с голодом и усталостью. В самом деле, что же ещё остается ему, когда нет денег даже на телеграмму или междугородный телефон? Когда еще слишком свежа обида, чтобы просить помощи у матери? Когда в любом случае перевод придёт не раньше, чем его свалит голодный обморок?

Уже второй день его тело и дух тяжко томила голодная пустота, заставляя думать об одном: надо, пока ещё есть силы, решаться «на дело». Откуда пришло в его сознание это выражение, он понятия не имел. Уж точно не от блатных приятелей, которых у него сроду не было. В школьные годы его, хлипкого пацана, всегда чистенько и бедно одетого, росшего без отца, и потому, наверно, всегда робкого в кругу сверстников, не признавала своим даже самая обычная дворовая шпана. Да он и сам не напрашивался в компанию к прокуренным, нередко хмельным, дерзким парням. Он восхищался ими лишь издалека, молчаливо, сознавая, что он совсем из другого «теста». Только через пересуды школьных приятелей слабыми отголосками доходила до него молва о похождениях Аркана, Серого, Чмыря и других дворовых авторитетов. Эти рассказы пленяли его волнующими образами незнакомого мира: суровые, немногословные пацаны «идут на дело», чтобы вырвать у жадных и наглых куркулей толику неправедно нажитого ими добра. Хотя, по другим, более правдоподобным слухам, ничего «героического» они не совершали, а лишь снимали меховые шапки с прохожих, воровали магнитолы из автомобилей и опустошали карманы пьяниц.