Ольга Емельянова - Антракт

Чтобы закончить с куриной темой… Бабушка наша славилась на все село своими кулинарными способностями. Только теперь можно оценить ее труд. Летом нас собиралось под крышей гостеприимного дома до пятнадцати человек. Был у бабушки тот самый брат Васька, который приезжал из далекой и загадочной Москвы. Был он любитель выпить и закусить и очень любил свою сестру за хлебосольство. К его приходу всегда готовился праздничный обед, и самый вкусный кусочек отдавался ему. Наверно, очень уж велика была моя любовь к вареной курице, если я посмела ее высказать публично в присутствии гостя. И нарек меня дядя Вася «наша евреечка». Через много-много лет, когда я стала совсем взрослой, судьба не раз меня забрасывала на землю Обетованную, как будто памятуя о моем «крещении» в детстве.

Самым любимым развлечением моего детства были поездки с дедушкой на мельницу. Никто, кроме меня, желания сопровождать дедушку не выказывал, и для меня это стало почетной обязанностью. Мельница была не классическая, водяная, а, наверно, электрическая, потому что внутри нее все сильно гремело и гудело. Мы приезжали туда на тарантасе, запряженном лошадью. Я важно восседала на мешках с зерном, по-взрослому повязанная белым платком. Главный мельник, Микитон, наш сосед, почему-то всегда задавал вопрос, чья я дочка. Услышав ответ, интересовался, слушаю ли я маму. После моего уверения в послушании маме, дедушке и бабушке он хвалил меня и позволял подняться по белой от муки лестнице на самый верх жерла, внутри которого клубилась пшеница. Мне было страшно, и я была счастлива. Моя миссия заключалась в насыпании в мешки отрубей. Отруби были еще теплые от переработки и вкусно пахли хлебом и электричеством. (А совки, которыми насыпались отруби, остались в супермаркетах для насыпания сухофруктов или заморозки. Каждый мой поход туда сопровождается обязательной покупкой чего-нибудь сыпучего в память о детском счастье – чтобы подержаться за совок). По дороге домой мы останавливались у колодца, умывались и пили обжигающе холодную воду. В этот миг я любила весь мир и больше всего того, кто подарил мне это счастье: папу – дедушку Петра Яковлевича.

Мое дошкольное детство прошло на кожаном диване в учительской школы, где мама работала. Мой режим был отмерян звонками на урок и с урока. После первого урока, в течение которого я досыпала, и звонок с которого меня окончательно будил, я ходила по школе и с нетерпением ждала времени, когда можно было нажать на кнопку звонка, извещавшего об окончании урока. Как маме удавалось меня занимать все это время – не представляю. Но мое время было расписано по минутам. И на перемене я должна была отчитаться о проделанной работе. Что интересно, такая жизнь не выработала во мне пресыщение школой. По-прежнему я с трепетом захожу в здание школы. Но учителем я не стала. И никогда не стремилась к этому. Навсегда осталась во мне невероятная дисциплинированность, как будто события моей жизни отмеряет вечный звонок.

Мама преподавала русский язык и литературу. Ни одно мероприятие в нашем поселке не проходило без ее участия. Если это было светское мероприятие, я была рядом с ней и по возможности участвовала. Если дети не допускались, я дожидалась ее в «кулисе». Помню, на какой-то конференции я лихо декламировала стихи, заканчивающиеся помпезными словами «…да здравствует 22 съезд!».

Еще моя мама была первой модницей на селе. Ее разноцветные наряды, развешанные по нашей маленькой комнатке, были самым богатым украшением крохотного жилища. Каждая ее поездка в Москву или Ленинград грозила очередным вызовом женскому населению нашего поселка и вздохами – мужскому. Недавно мне показали неизвестную фотографию моей мамы в молодости. Я была поражена, с каким вкусом одета и причесана эта деревенская женщина. А уж об ее осанке ходили легенды.

Так же модно и красиво мама одевала меня. Причем, началось это с первых дней моей жизни. Говорят, что на колыбель, которую привез для меня отец, ходили смотреть всем селом. А слава об иссиня-белых пеленках, кипяченых в пургене и клее, переросла в уверенность, что ребенок в такой чистоте долго не выдержит. Бабки-старухи сокрушались и говорили: «Помре…» Когда вопреки всему я выжила, и впервые мама вывела меня на улицу в необыкновенном костюмчике, и то, что было в костюмчике, со всеми прохожими вежливо здоровалось, по селу бежала детвора и кричала «У Серединых чудо!»

Первого сентября, в день начала моей школьной жизни, у нас с мамой не сошлись взгляды на мой школьный наряд. Конечно, все было куплено с большой любовью заранее в какой-то из столиц. И, конечно, все это мною примерялось и было одобрено. Но когда, надев все это (помню только оранжевые носочки в белую полосочку и белые бантики в оранжевый горошек), я вышла на крыльцо и увидела, во что одеты в этот торжественный день мои подружки, то в ультимативной форме заявила, что в этом наряде из дому не выйду. «Вынарядила!» – возмущенно заявила я. Все увещевания мамы были напрасны. Даже моя учительница, проходившая мимо, пыталась переубедить меня. Куда там! Жажда справедливости и всеобщего равенства кипела во мне!