О.Покровский - Ямы мои

Сразу за нами он заканчивался тупиком и воротами соседей. Дети их- Ринат и Флюрка, были много меня старше, интересы их были вне наших тогдашних игр и само собой, друг друга мы не замечали. А по адресу пер. Ухтинский 26 обитали Наумовы, и хоть их сын тоже был старше, разница была не такой большой. Старый чёрный кот Васька, доставшийся нам вместе с домом, гонял их собак. Этот паразит, кроме всего прочего оставивший шрам на ноге моего двоюродного брата, вообще ненавидел собачье сословие. Всё. И гонял их всюду. Будто зная заранее, что смерть свою примет именно от них, прокушенный и хрипящий попытавшись безуспешно взобраться на забор, но всё понявший, принявший, повернулся и уполз на кладбище, чтобы затихнуть навсегда среди могил. Вечером я потащил туда мать, надеясь, быть может, отыскать его ещё живым, принести домой и спасти. Убей, не помню, нашли ли мы его, или зря до темна проблуждали среди оградок.

Вообще был он злющий тип и поначалу хотели мы от него избавиться, для чего родственник, Сашка Клевцов, посадил бедолагу в мешок, запрыгнул на велик и отвез ссыльного на Речную, за жэ.дэ.пути. Но вернулся Васька почему-то раньше Сашки, и когда тот приехал рапортовать об удачной операции по депортации, вздыбил загривок и спрятался. Попытка эта была единственной. Тем более, как оказалось, Василий верховодил над окрестными хвостатыми. Частенько весной меня несколько пугало даже собрание 20-25 Васек, Мурзиков и Мурок на карагаче перед домом, причём наш чёрный агрессор сидел в середине и чуть выше других. Но всё было чинненько, благородненько и без обычного в таких случаях ора и драк.

Пытаюсь десятилетия спустя оценить длину нашего Г образного переулка. Принимая во внимание участки, дома и хозяйственные постройки, выходит у меня, что это метров 120, а то и до 150. И расстояние это преодолевалось иногда по грязи, а бывало, что и по занесённой снегом узкой извилистой тропке. Впрочем, идти дальше, до самой улицы Горной, предстояло точно таким же манером. И особой беды, и неудобства никто из нас тогда не испытывал. Мыть и чистить обувь было почти так же привычно, как и руки.

Развлечений детских «Ямы» предоставляли полный пакет. Сначала вспомню про библиотеку. Захотелось мне лет в восемь с небольшим записаться в библиотеку и мать в ближайшую субботу меня повезла записывать. И я подсел. Каждые две недели начал с утреца на «девяточке» доезжать до Пензенской, где пересаживался на трамвай и выйдя на Урицкой оказывался в детской городской библиотеке. Проводил за перебиранием тамошних сокровищ часа полтора, причём уже тогда отметил, что самые интересные вещи чаще всего потрёпаны и пахнут по-особому. Кстати, до сих пор нюхаю книги и чем-то ненормальным считать это отказываюсь.

Так вот, едва отойдя от стола библиотекарши и углубившись в проходы меж полками попадал словно в другой мир. Будто с каждой полки тебя окликали, разворачивали перед твоим жадным взором названия одно другого занимательнее и замечательнее, и я не выдерживал. Четыре-пять книг тащил домой всегда. Поначалу библиотечные работники даже мать вызывали на беседу. Казалось им, что нельзя в таком возрасте читать столько и таких иногда недетских книг. Она же, педагог по образованию, сумела объяснить и разложить по полочкам быстрое продвижение моё от литературы по возрасту к всё более и более серьёзным и толстым вещам. Тогда они махнули рукой и ограничивать выбор больше не пытались.

Поход же за книгами вместе с друзьями и вовсе превращался в путешествие. По пустым ещё с утра улочкам частного сектора направлялись пешком до самого трамвая. Интерес для нас тогда представляли кнопки электрозвонков на калитках некоторых дворов того же, например, Второго Переулка. Замолчав за несколько шагов до замеченного звонка, подталкивая плечом и подначивая друг друга, нажимали кнопку, довольно хохотали и резко ускорялись, стараясь избежать трепания ушей. Домой возвращались тоже пешком, то и дело вынимая и, если не читая, то хотя бы разглядывая картинки в своих книгах, громко делясь мыслями по поводу увиденного.

Случались у нас и запрещённые походы на «Крытый». На сэкономленные общие 15-20 копеек покупали пирожок, семечек, а то и просили усатых весёлых южан в фуражках -«Дядь, завесь нам самую маленькую гранатку на 15 копеек». Уж не знаю, были ли тогда гранаты по 15 копеек за штуку, но раза два нам удавались такие покупки.

У рынка можно было дождаться и нашей «девятки», все борта которой мы считали тогда самыми быстрыми троллейбусами, и нам казалось, что ни на одном маршруте больше так не гоняют. Обычно шиком считалось, стоя у заднего стекла и едва касаясь поручня, не болтаться сосиской на частых поворотах и многочисленных ухабах. На своей остановке мы выходили, но по домам расходиться не спешили. Мы же были такими взрослыми и самостоятельными сейчас, а дома что? А дома –сим-селявим- снова сделаемся детьми, и родители как всегда не смогут придумать ничего лучшего, как приставать с проверкой уроков, которые частью почему-то были даже не начаты выполняться. Воскресный день, многообещающе начавшийся таким весёлым утром, сменялся самым обычным вечером. И мы догуливали последние час-полчаса свободной вольготной беззаботности, долго толкались и прощались, после чего каждый мчался домой. Кто бы тогда знал, как сквозь толщу десятилетий, вспоминая такие моменты, захочется хоть разок ещё так же завалиться в тепло, сбросив пальто и валенки под вешалкой на полу, и услышать материнское –«А одежду Пушкин будет убирать? А ну, быстро! И мыть руки!»

Читать дальше