Анна Ясельман - Никто не живёт долго и счастливо

Когда Юля проснулась, первой, кого она увидела, была склонившаяся над ней Алёна Владимировна.

– Вставай, соня! Смотри, все уже кровати застилают, а ты ещё лежишь. А на полдник, между прочим вкусная булочка! Ой, что это у нас тут? Юля… Как же ты не добежала-то, а? Сделаем так. Ты полежи минутку, а я принесу тебе запасные трусики из шкафчика.

Последние фразы воспитательница произнесла тихо, чтобы, кроме Юли, никто их не слышал. В группе все были друзья и по мокрым поводам никого не дразнили, но всё равно было бы неприятно. Девочка была очень благодарна Алёне Владимировне за сохранённый секрет, и спрашивать после такого, что случилось в туалете, было немыслимо.

С того дня Алёна Владимировна стала носить очки. Дымчатые прямоугольники почти полностью скрывали глаза, и это делало миловидное лицо воспитательницы загадочным. Юле нравилось. За следующую неделю обзавелись очками несколько детей из Юлиной группы, а потом – ещё. Родители, разбирая вечером наследников и наследниц, наперебой жаловались друг другу, как компьютеры и планшеты портят их чадам зрение. Хорошо ещё, что очки с поляризационными стёклами помогают снизить нагрузку на глаза. По дороге домой мама спросила Юлю:

– Что, Юлька, может, нам и тебе такие купить? Смотри, все твои носят.

Юля молча сопела. Как объяснить маме, что эти очки что-то не то делают с её друзьями? И даже Костик, с тех пор, как надел эти зеркальные стекляшки, перестал тайком таскать машинка из коллекции старшего брата, чтобы хвастаться ей, когда на прогулке они вдвоём прятались за беседку, где никому не приходило в голову их искать… Костик был её лучшим другом с ясельной группы, но когда Юля в последний раз проследила за ним до «их места», то увидела, что он там не один, а с Максом, Лёхой и этой противной Светкой – стояли кружком, голова к голове. Юля не могла понять, что они делают, но слышала повизгивание и чавканье, такое же, как тогда в туалете. Девочка попыталась рассказать маме, но та лишь рассмеялась.

– Вот, и Алёна Владимировна тоже говорит, что очки – отличная идея.

– Мам, а ты можешь меня совсем из садика забрать?

– То есть, как это – совсем?

– Ну, навсегда.

– А с кем ты будешь, когда мы с папой на работу уходим?

– Одна буду. Я не испугаюсь, честное слово. Совсем не испугаюсь. Ну, пожалуйста…

Юля разревелась прямо посреди улицы, а у её мамы как-то странно защемило сердце. Послушная, спокойная и контактная дочь легко находила общий язык и с ровесниками, и со взрослыми. Проблем с садиком никогда не было. Вечером мама Юли позвонила свекрови – Галина Васильевна в помощи с внучкой не отказывала. Следующим утром Юля уехала к бабушке, а, вернувшись, уже не просилась остаться дома – нормально собрались, нормально дошли до сада, и только, прощаясь, девочка вдруг прижалась щекой к маминой ладони и прошептала: «Мама, ты только обязательно вечером забери меня, хорошо?» Но Алёна Владимировна уже взяла Юлю за руку.

– Не переживайте. Кризис пяти лет, повторная адаптация. Всё будет в порядке.

Войдя в группу, Юля сразу всё поняла. На неё смотрели пятнадцать пар зеркальных стёкол, за которыми не видно было глаз. Девочка рванулась к двери, но воспитательница крепко держала её за руку.

– Поздравляю, Юля. Сегодня – твой день. Посмотри на меня.

Юля подняла голову и увидела, что Алёна Владимировна сняла очки. На девочку, не мигая, смотрели ярко-зелёные с вертикальными как у змеи зрачками глаза. Воспитательница растянула губы в улыбке, сделала приглашающий жест и чуть подтолкнула Юлю вперёд. Девочка запнулась, упала, а когда попыталась подняться, поняла, что окружена. Первым к ней наклонился тот, кто когда-то был Костиком.

Мой дедушка был космонавтом. Про его ранние полёты я ничего не знаю – откуда? Говорить-то про такое боялись – секретность.

Мне тогда года три или четыре было, а дедушка с нами жил. Я хорошо его помню – он мне карандаши точил. А пока точил, рассказывал всякое – про космос там, про ракеты.

Карандаши после дедушкиной чинки выходили знатные – стержень длинный, острый, вокруг юбка деревянная – гладкая, ровная. Загляденье, а не карандаши! Ломал я их, правда, часто. Но дедушка не злился – брал нож, упирал обломыша в палец и начинал строгать. Движения чёткие, плавные, выверенные. И тут же – новый рассказ. Знаете историю про то, как американцы не могли заставить ручку в невесомости писать, а наши карандаш взяли? Ни на что не намекаю, сами думайте.