Дмитрий Рокин - Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»

– Да в Интернете просто забейте Uber, там и адреса, и фамилии, – громко выпалил Вова и, сильно, по киношному, запрокинув голову назад, залился отчаянным хохотом. – Поездки от ста рублей!

– Ну пиздец тебе, шутник, – мат сквозь хруст сжатых челюстей звучал откровеннее любого официального документа.

Карандаш с треском сломался на две равные части, одна из которых улетела в стекло шкафа, вторая в стену, облагороженную пастельным рисунком. Мальцев после секундного обдумывания активно закивал на свое же мысленное предложение, как бы прибереженное на самый крайний случай стопроцентным козырем в рукаве.

– И в-шестых. Куда же подевались твои ожоги, которые ты себе дома утюгом нанес? Зажили? А че так быстро-то, а?

Вова, продолжая посмеиваться, оттянул ворот свитера – широкий, бугристый, затянувшийся ожог неприглядно обволакивал кожу от начала ключицы до плеча.

– Дальше показывать? В обморок не свалишься? – грубил Вова, натянув дерзкую ухмылку.

– Ой-ой. Да ты знаешь, что я видел на этой службе, чушкарь? – включил максимально командирский тон следователь. – Ты от сиськи мамкиной оторвись сначала, потом мне такие вопросы задавай, блядина тупая.

– Да вроде как оторвался. Мама умерла давно уже.

Вова одномоментно стал леденяще серьезным и исключительно плавным движением затушил окурок в пепельнице, не сводя при этом глаз с Мальцева, окатив его лицо тонкой струйкой сизого дыма.

– А… Так это… – следователь испытал то чувство, с которым истошно боролся всю свою жизнь, – чувство вины вновь бесцеремонно грубо резануло его, казалось бы, навсегда зажившую от чужих драм душу. – С батиной шеи слезь тогда, сопляк.

Мальцев опустил взгляд к бумагам, выбеленным кромешным светом потолочной лампы. Его впалые щеки болезненно покраснели, обозначив прилив крови к стылой коже.

– Отец тоже умер.

Вова продолжал вкручивать окурок в гору мерзко шуршащих тел сгоревших на работе собратьев, просверлив следователя внимательным взором насквозь.

– А. Так о чем мы? – Мальцев, побагровев, резко подскочил с кресла. – Посиди, за направлением на трасологическую экспертизу схожу, а то кончились, – глупо врал следователь, сирота-детдомовец.

– Мне на эту экспертизу угли принести? – грубо бросил ему вдогонку Вова, развернувшись вполоборота.

Мальцев безмолвно вышел. Он скрылся во влажной, неприятной прохладе санузла, век не знавшего нормального ремонта. Многократные умывания холодной водой должны были смыть чувство вины, а две сигареты, выкуренные на лестничной клетке после, должны были придумать оправдания. Или хотя бы пропихнуть слепок прошлого, застрявшего комом в горле, который не проглотить и не достать. Но сигареты ничего не придумали. И слепок остался поперек глотки. Стройные белые сигареты сами молча курили Мальцева, который терпеть не мог шить дела таким же, как он. Это убивало его намного быстрее алкоголя, табака и безжалостного альпинизма по карьерной лестнице наперегонки с коллегами, с самим собой и со смертью.

Больно упав с непомерно возвеличенной высоты своего эго, следователь долго приходил в себя, вспоминая, как он, сирота, боролся, а его топили. Как он, беспомощный, цеплялся, а его сбрасывали. Как он, без семьи и корней, взлетал, а его сбивали. Такие же, каким теперь стал он. Смятенный, он застыл перед дверью своего важного кабинета, колкими раздумьями изрезав разум, – как сохранить те крохи совести, те осколки морали, которые давно выгорели, оставшись лишь угасшими углями? Он дул на них хорошими, с его близорукой точки зрения, поступками, и они тлели. Или ему так казалось.

Мальцев вдохнул и вошел.

– В общем, так, парень, – выдавил остывший и растерявший последний пыл следователь. – За день до тебя здесь сидел тот тип, что влетел в тебя. И он написал под нашим давлением и за прошлые наркоманские заслуги, что это ты уговорил его организовать автоподставу. А сам он – невинная овца. У него связи и бабки. Которых нет у тебя. Поэтому он съедет с темы, а ты заедешь.

Следователь врал, ни на кого не давя и заслуг не припоминая, да и вообще ни с кем не встречаясь. И эта глупая, скабрезная ложь казалась ему ложью во спасение. За счет нее он пытался выглядеть в глазах Вовы лучше, чем есть. Выглядеть таким, каким бы он мог быть, если бы не было «бы».

– Зачем мне эта информация? За шкафом?

Пустое лицо Вовы, без толики эмоций, безучастно смотрело сквозь решетчатую мозаику паучьего глаза на зиму, играющую за окном со снегом. Далекая труба котельной выдыхала клубящиеся теплые облака, умело вплетающиеся в общую непроглядную дымку незамерзающего неба.