Святослав Тараховский - Немое кино без тапера

Ну, да, конечно, он понимает, прилюдно задевать больную тему считается у них неприличным.

Интеллигенция, вашу мать! Ханжи с мозолистыми языками! Знайте, что верх вашего неприличия заключается в том, что вы всегда и везде соблюдаете приличия! С кем спасать страну? С вами? Смешно. Извести бы вас всех, казнить и растоптать!

И его вместе со всеми вами, такой же он, Ладыгин, как вы, бесполезный двуногий насеком!

Тоже мне день рождения.

Еще один потерянный день.

Там, наверху, наверное, решили, что мы уже забыли. Наверное, очень хотят, чтоб мы забыли. Забыли то, что забыть нельзя, невозможно, даже если очень захочешь забыть ту проигранную победную войну.

Холодный ветер с моря подталкивал Алексея в грудь и до красноты раскаливал кончик его сигареты; забравшись в машину, он снова запустил движок и врубил печку. Едва-едва начинало сереть и пока что отсюда, сверху, ни черта было не разобрать: ни контуров лодки на море, ни шевеления фигур на темном берегу. Он посмотрел на часы. Не думай о той войне, сказал он себе. Думай о том, что происходит сейчас. О том, например, что сейчас зима и ночи стали длиннее. О том, что пока все идет нормально и скоро появятся те, кого ты привычно ждешь.

Свой побитый темно-синий «Гольф» он загнал, как обычно, в малозаметный, заросший ивняком и вереском тупик сразу за изгибом холма. Сам он видел оттуда и берег, и костлявый скелет заброшенной советской погранвышки, и море с белесыми кудряшками волн, зато с шоссе его машину было почти не видно; но если бы и заметили, если и подрулили к нему менты, то есть поцы, он бы с ними закорешил и договорился. Его уже здесь знают, прижился, и он всех знает, а то, что браконьерит, так это еще надо доказать, взять с поличным, как говорится, на кармане, но и тогда он с полицией разрулил, потому что знает ее главную мохнатую проблему. Просто по деньгам ему выходило накладней, зато им, ореликам, – веселей, наваристей, гуще.

Алексей усмехнулся. Все кормились с моря: государство, рыбоохрана, браконьеры и менты – они хоть и полиция, все равно менты – и пока всем хватало. Хотя лично ему вообще бояться было нечего; во-первых, всегда есть пушка, во-вторых, такой собачьей жизни ему не особенно жаль. Что здесь, что на зону пойти, что вообще остаться без жизни – особой разницы для него не существовало. Пожалуй, самое интересное, что с ним проделала жизнь, было именно то, что он лишился к ней, жизни, интереса, что он ее, свою неповторимую, совсем разлюбил. Зачем он еще воздух через дырки гоняет, зачем еще дышит и озирается по сторонам? Ради матери, недавно схоронившей отца? Отвык он от нее, подзабыл и вид, и запах, и руки. Ради убогого себя? Тоже большой вопрос. А других манков для жизни вроде бы не наблюдается. Даже если бы у него было очень много монет и он свалил куда-нибудь подальше, в теплые моря, к узкоглазым смуглым девчонкам, для которых ласкать белого мужчину все равно, что ублажать бога, даже тогда он, пожалуй, не нашел бы толка в жизни. Конечно, рано или поздно он отсюда свалит. Но куда сваливать, он еще не решил. Хотелось бы в Лондон, но к кому? Зачем? С его-то физикой?! После всего, что с ним произошло и что он про себя знает? Тихо, тихо, громкость ему ни к чему. Вопрос о смысле собственной жизни он давно научился перебивать другим, более мощным вопросом. А для чего, испытывал он себя, живет вся страна? Вообще, весь мир? Общий-то, большой смысл жизни всех обитателей земли – он в чем? Он напрягал невеликие мозги, ответы никак не находились, возможно, попросту не существовали, но он этого не знал – зато его личная проблема делалась крохотней, ничтожней и теребила меньше.

С берега дважды мигнули фонарем. Сподобились наконец-то. Мизюрин давно запретил пользоваться на море мобильником и правильно сделал. Фонарь не прослушивается полицией, свет красноречив, проще и надежней для связи между собой и для тех, кто, как он, ждет рыбачков в оговоренном месте. Алексей встрепенулся. В правом и левом внутренних карманах куртки еще раз нащупал и бегло перебрал пальцами по три перетянутых резинками пачки, десять тысяч рублей в каждой. Задавил пальцем сигарету, не заглушив движка, вышел из теплой машины, открыл багажник, достал весы и пластмассовые, не звякающие дужками, ведра. На встречу, перегруз товара, оплату и разбегание он должен был потратить не более пяти минут; он не боялся ментуры, но, как профессионал, предпочитал лишний раз с ней не пересекаться.

Кусты разомкнулись, на пятачок к машине вышли двое мужчин, запыхавшихся от быстрого подъема в гору. Сашка и казах Серик, он знал их обоих, они знали его; вместе работали пятый год, когда Алексей сменил в тройке доброго и умного Колю Сероокого.