Я помню, как за окном была иная картина. Там были другие деревья, дороги и люди. Я работал столько дней, почти не видя живой свет, изредка забрасывая унылый взгляд за мутные стекла окна. И каждый раз там всё менялось. Прямо на моих глазах. Это, наверное, великая печаль, просуществовать столь много времени, по сути не живя. Одно лишь оправдание – ведь я был занят делом! Я, конечно же, существовал, правда не здесь, а там. По ту сторону сотен и сотен черненьких знаков, покрытых желтоватым теплом моей лампы. Так дни сменялись друг за другом, я писал, клавиши громко стучали, а сон куда-то удалялся. Единственное, чему я мог бы верить, и то с большой погрешностью, так это последнему видению, которое внезапно вдруг явилось мне во сне. Я не уверен, что не придумал это за столом, пытаясь проглотить стакан горького чая. Часто такое случается, и вправду. Я отвлекаюсь от мира сего и ухожу в небытие. Тогда мысли и образы обретают новую жизнь. Они воплощаются. Но это должно быть сон. Я шел по одинокой пустыне. Здесь не было ни деревьев, ни даже людей. Ветер почти не дул, и я чувствовал нестерпимый жар своей бледной от чердачной темноты кожей. Я блуждал невыразимо долго. Мне являлись миражи. Оазисы, конечно, оазисы, куда же без них! Пытался я найти воды, изыскать хоть одну человеческую фигуру. На песчаных ухабах то и дело виднелись сероватые силуэты, я бежал к ним, но меня никто и не ждал. Я шел, забыв о времени. Я следовал солнечному свету, он словно вел меня. Его предводительство угнетало, жарило, не было сил оторвать правую ногу и двинуть ей вперед, дабы она погрязла в тысячи горячих песчинок. Затем я вышел к реке. Я не удивлялся так даже свежей буханке хлеба в заросшем паутиной ящике на кухне. Губы мои прислоняются к живительному истоку, как же хочется напиться! Сначала я пил небольшими глотками, потом вошел во вкус и радовался, глотал с новой силой, больше и больше. Пока меня не отвратило. Вода вдруг стала горькой, какой-то мерзкой, выворачивающей. Я выплюнул оставшиеся капли и бил себя в живот. Я падал на песок и катался в нем. Он лип к моим плечам, увлажненным ручьем, затем я встал и пошел вверх против течения. По дороге слышалось звериное завывание, жар не переставал палить. Я прошел много часов, как вдруг увидел огромного зверя. Большая чёрная собака открывала рот, а из неё тек тот самый ручей, которым я с жаждой напивался. Рядом с ней была ещё одна такая же собака. Она поникши скрутилась, с её глаз медленно стекали слёзы. Позади была огромная стая псов, задравших голодные морды вверх. Они прыгали на месте, устремляли свои звериные тела к небу, разевая пасти. На них сыпались кучи бумажных листов, которые те жадно сжирали. Их сыпалось всё больше, но псы не наедались. Кажется, это был последний сон, который я видел. А я так устал… работал много. Гораздо больше, чем шагающий по улице каждый день почтальон или мускулистый дровосек на лесопилке недалеко от города. Эти люди не отдают и самой малой части своей хилой души, в то время как я живу, чтобы создавать. А чтобы создавать, приходится членить себя на части. Части же эти вкладывать как перламутровые бусинки в страницы созданных в ночи произведений. Пока что обыватели не знают, что среди них живет герой, который трудится и днем, и ночью, давно позабыв о здоровом сне и человеческом рационе. Почтальон гуляет по ночным улицам, в бессонном одиночестве неся свой труд к дверям умиротворенным давно зашедшим солнцем горожанам? Я знаю, что нет. Ночная улица совсем другая. Фонари – её пешеходы, а коричневые лавки – деловые люди. В каком-нибудь разбитом переулке пускай и можно встретить оборванную рухлядь, бездомного, или осунувшегося, почти беззубого бандита, и всё же мир этот не для них. Но только для героев, блуждающих под светом фонарей и вечно ищущих вдохновения, чтобы в конце концов вознести свой труд к небу, ловя улыбки круглых лиц с искренними овациями в придачу. Ноги мерзнут вновь, не оставляя и надежды на самый мизерный уют. Тело кровати скрипит, стоит мне только завернуть совсем немного вбок. Ох этот белый, облезлый потолок… Я закончил дело жизни, разве я не молодец? Разве я не заслуживаю совсем немножечко поспать? Мне не надо много, чуть-чуть, самую малость. Я приглушенно ругаюсь, продолжая нелепые движения со одной половины кровати на другую. Хватаю руками лицо, пальцами касаясь подглазных мешков, я тру его, руки сползают вниз, растягивая холодную кожу, создавая смешную гримасу. Упираюсь в подушку и уже не могу дышать.
Читать дальше
