Антон Рай - Кино-утопия

На Армена в каком-то смысле даже было трудно и обижаться – настолько он был продуктом своей среды и делал всё то, что и положено делать карикатурному продюсеру – благо, его домогательства довольно долго носили скорее ритуальный, чем угрожающий характер. И все-таки Виктория понимала – стоит ей хоть немного расслабиться, и она тут же превратится в среднестатистический трофей. Пока же Армен продолжал ее домогаться, а она продолжала отнекиваться. А потом вдруг в сценарии и появилась откровенная сцена в душе – сцена, которой изначально не было и которая никак не вязалась ни с чем происходящим в фильме. Поговаривали, что сцену вставил в сценарий сам Бахчи – просто чтобы посмотреть на голую Викторию.

Нет, решительного объяснения с Арменом было не миновать. Теперь же, когда дело наконец дошло до прямого конфликта, обычно вкрадчиво-мягкий Бахчи («Я мягок с людьми, но жесток с женщинами», – любил говаривать он) быстро показал волчий оскал.

– Тебе не кажется, что ты рановато взялась права качать? Ты, знаешь ли, не Грета Гарбо и даже не Пенелопа Крус. Вот получишь Оскара, тогда и ставь условия. А пока что делай то, что тебе говорят.

– Дорогой Армен, – тот, кто делает лишь то, что ему говорят, никогда не станет ни Гретой Гарбо, ни Пенелопой Крус. Особенно, если он станет делать то, что говорят ему такие типы, как ты.

– Значит, вот так ты заговорила?

– Только так.

– И ты, значит, не хочешь сниматься в этой сцене?

– Не хочу.

– И не надо. Вообще в кино тебе сниматься не надо. В кинобизнесе ведь всё устроено очень просто и даже, я бы сказал, по-родственному. Думаешь, я не могу устроить так, что тебя больше ни один режиссер не пригласит?

– Конечно, не можешь. И Армен, давай ты не будешь плохим парнем из дешевого кино. Таких сцен – когда пытаются сломить героя или героиню – ты и сам, наверное, видел предостаточно. Не стоит порождать еще одну.

– А в кино, конечно же, торжествует несломленный герой или героиня? Но в реальности, дорогуша, всё немного иначе. В реальности торжествую я и такие как я.

– Это ужасно! ( нарочито патетически ). Но я надеюсь, что это все же не так.

– Не надейся. И не шути, кстати. Речь идет о деньгах, а когда речь заходит о деньгах, всё и всегда очень серьезно. Ты знаешь, сколько мы уже потратили на съемки?

– Больше миллиона, надо полагать.

– Больше, существенно больше. Ты думаешь, я не смогу устроить так, что в случае срыва съемок тебе придется хотя бы отчасти компенсировать затраты? Готова отработать миллион баксов? Тут одним душем или массажем не отделаешься. Не забывай, дорогуша, что мы в России живем…

– Я уже поняла, что не в Америке.

– Да, не в Америке. Если хочешь проверить, можешь подать на меня в суд, и увидишь, что будет.

– Дался вам этот суд… Но может, и захочу; но может, и проверю.

– Проверь, проверь. Голой будешь ходить без всяких съемок.

…

И т. д. и т. п. Виктория браво отбила все нападки, но на душе у нее было невесело. Мир кино вообще ее не радовал, а теперь еще и первые большие съемки в ее карьере зашли в тупик. Придя после всех треволнений домой, она посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на нее взглянуло окаймленное пышными белокурыми волосами лицо, выражение которого, пожалуй, можно было бы описать так: если вы думаете, что сможете игнорировать мою красоту, то вы сумасшедший; если вы думаете, что можете относиться ко мне просто как к красавице-блондинке, то вы сумасшедший; если вы думаете, что я не смогу добиться того, чего хочу, то вы сумасшедший; а если вы думаете, что я сама в точности знаю, чего хочу, то вы совсем сошли с ума. «Нервное, капризное лицо красавицы-трудоголика», – так сказал о ней один из ее бывших поклонников, и эти слова, в отличие от самого поклонника, крепко запали ей в душу. «Душ, душа, в душе́, в ду́ше», – невесело усмехнулась Виктория, еще раз посмотрела в зеркало и сказала самой себе:

– Моя неначавшаяся карьера закончена.

…после чего она немного помолчала, словно бы раздумывая о чем-то и, наконец-то преодолев все мысленные колебания, прибавила:

– Чтобы сниматься в кино, надо ехать в Питер и идти на поклон к Томскому… 2 2 «Все эти годы, прожитые в Америке, Бонасера веровал в закон и порядок. Того держался, тем и преуспел. И сейчас, хотя у него мутилось сознание от дикой ненависти, ломило в затылке от желания кинуться, купить оружие, застрелить этих двух мерзавцев, Бонасера повернулся к своей ничего не понимающей жене и объяснил: – Над нами здесь насмеялись. Он помолчал и, решившись окончательно, уже не думая, во что ему это обойдется, прибавил: – За правосудием надо идти на поклон к дону Корлеоне». (Марио Пьюзо. «Крестный отец») .