Игорь Евтишенков - Римская сага. За великой стеной

– Лаций, вставай! Вставай, а то убьют! Слышишь, вставай! – как же больно плечу. Кто-то трясёт его. Неужели он жив? Эта мысль превратилась в громадный колокол, который со всей силы ударил в голове, и все события гулким эхом отразились в очнувшейся памяти.

– Нет, – смог тихо прошептать он.

– Вставай, вставай! У тебя хоть ноги не связаны. Давай! – кто-то толкал его, стараясь изо всех сил. Лаций с трудом приоткрыл глаза и увидел знакомое лицо в ссадинах и кровоподтёках.

– Лукро… – пробормотал он.

– Вставай! – старый друг со стоном поднялся на колени. – Проверят, а потом падай!

– Читшуанг! Шангшкнг! 2 2 Подъём. Поднимайтесь (кит.). – донеслось откуда-то сверху. Ноги не слушаются, но всё-таки удаётся подняться…

Лаций с трудом выпрямил колени и ткнулся лбом в мокрую земляную стену, чтобы не упасть. Это была большая яма, где они когда-то хранили первые запасы еды и мёда. Сверху капала вода, рядом протекала река.

В углу по лестнице спустились несколько ханьских солдат и стали проверять пленных. Три человека не смогли ответить на их толчки и удары. Несколько уколов мечом в живот и грудь, чтобы убедиться в смерти, и безжизненные тела уже тащат наверх. Быстро, как всё быстро…

Лукро упал на землю. Руки и ноги у него были связаны. Лаций медленно опустился рядом.

– Что было? – тихо спросил он. – Я не помню.

– Всех хунну убили. Прямо на площади. Женщин с детьми увели. Нас связали и бросили сюда.

– Зенон и Марк?..

– Вон там. Живы. Лежат.

– И всё? А те, кто сдался?

– Не знаю. Думаю, тоже убили. Вместе с хунну. Говорят, по городу тысячи полторы было. Мужчин. Всех порубили, – Лукро говорил короткими фразами. Ему тоже было тяжело дышать. Посиневшие губы с белым налётом потрескались и еле шевелились. Он давно не пил воды.

– Зачем нас оставили? – пробормотал Лаций, но Лукро не услышал вопрос и, отвалившись на спину, устало закрыл глаза.

– Как думаешь, когда убьют? – тихо спросил старый друг.

– Не знаю. Может, сейчас…

– Лаций, это ты во всём виноват, – послышался с другой стороны чей-то голос. – Зачем ты нас сюда притащил? Зачем? Из-за тебя мы все умрём… – человек замолчал, но ответить ему было нечего. – Знаешь, что самое страшное? Это сдохнуть, как крыса, вот в этой яме…

– Тиберий, это ты? – тихо спросил Лаций.

– Да, я… Помнишь Варгонта? Он говорил, что лучше умереть с мечом в бою, чем вот так, как червяк в земле. И никто этого не видит…

– Варгонт был мой лучший друг.

– И мой. Но он умер, как герой, а мы – как рабы в каменоломнях. Ты видел, как убивают рабов?

– Видел…

– А… значит, знаешь… Где наша слава, Лаций? Где Рим, который мы защищали? Мы умрём здесь… и никто там не узнает об этом. Никто…

– Нас будут помнить, ты неправ, – горло с трудом произносило каждое слово, которое отдавалось гулким эхом в голове.

– Самое страшное умирать в неизвестности… не на людях, не перед товарищами с мечом в руках, а так, как лягушка. Наступили – и всё, сдох, – казалось, Тиберий уже разговаривает сам с собой, не слушая его ответы. – Ненавижу… Ты тоже боишься? Да? Придут сейчас, ткнут мечом, и ты умер. Нет, не хочешь? Боишься? Тогда вставай, покажи, что ты живой…

Сверху действительно раздались крики солдат, и вниз снова спустили лестницу. Лаций поймал себя на мысли, что тоже не хочет умирать и ему очень хочется пить. Особенно сейчас, когда всё тело ныло от боли, и он не мог даже пошевелиться, чтобы защитить себя. Его голова и мысли существовали отдельно, и боль вместе с жаждой побеждали былую гордость.

Так прошёл ещё один день после сражения. Приближалась вторая ночь. Первую он уже позабыл – так, несколько пятен в памяти, не более. Всё это время им не давали ни воды, ни еды. Это был верный признак того, что их скоро убьют. На трупы воду не тратят. Устав смотреть в небо, Лаций перевернулся на бок и замер. Солнце давно опустилось за горизонт, и теперь неприятная прохлада вместе с туманом стала наполнять их яму, как вода. Сначала она казалась приятной, но потом сырая земля постепенно стала вытягивать из него тепло. Он попытался встать. Острая боль пронзила оба колена, и Лаций со стоном повалился лицом в грязь. Перевернуться не было сил. В этой могильной яме уже чувствовалось дыхание смерти. Все лежали, не шевелясь, и безвольно ждали своей участи, как животные. Они не сопротивлялись, постепенно погружаясь в состояние вялого безразличия.

Когда чьи-то руки подняли его вверх, Лаций даже не открыл глаза. Ему было всё равно. Его куда-то тащили, ругали, пинали, а потом даже развязали руки. Кисти и пальцы не шевелились. Он лежал у провала в стене. Рядом никого не было. Под шею попал камень, голова откинулась назад, и звёзды в глазах, сначала такие яркие и близкие, стали медленно кружиться и тухнуть.