Сергей Опачанов - Причуды колоды (книга первая)

Вере во что?

В то, что пытались доказать многочисленные гении человечества в мегатоннах печатных книг и манускриптов, поучая, разъясняя, советуя, пугая, утешая раем на небесах и уговаривая смириться с тем, что на земле его не построить? А того, кто ухитрится построить его на земле лично для себя, ждет неизбежный и справедливый приговор творца небесного? В то, что Иисус существовал, совершал чудеса, погиб на кресте в муках за грехи и спасение человечества, а потом воскрес из мертвых?

Он против всего этого не возражал с пеной у рта и готов был признать их правоту, но упрямый разум все время подсовывал ему, не менее убедительные, подтверждения впечатляющих фокусов и манипуляций, совершаемых простыми смертными. Иногда он думал, что вера в бога является религией, главным образом, больных и немощных, нищих и голодных, сирых и убогих – не важно какого бога они почитают в своих молитвах. Может быть именно его оптимизм и эти загадочные «взлеты» мешают ему прийти к истинной вере, а чтобы ее обрести, нужно все потерять?

Не находя ответов сам, он не хотел их искать и у других, понимая, что всякое человеческое умозаключение – это всегда субъективный результат только личного жизненного опыта его автора, как субъективны все гуманитарные понятия, придуманные человечеством.

Добро или зло, хорошо или плохо, много или мало, медленно или быстро, низко или высоко, часто или редко, сильно или слабо, громко или тихо – это крайние границы собственных представлений каждого о чем-то, что он пытается оценить. Что для одного является добром, то другой склонен считать скорее злом и готов с ним бороться вплоть до полного уничтожения, как, например, окончательное решение еврейского вопроса вместе со скрижалями и десятью заповедями.

Он сидел после бани у камина с томиком любимого романа на коленях, почитать самиздатовский экземпляр которого ему уже почти пол века назад впервые дала Львовна, сказав при этом: – «Если ты ЭТО поймешь, то станешь взрослым Человеком и настоящим мужиком». Тогда ОН ЭТО не понял! Не до конца был уверен и сейчас, что все понял именно так, как ему об этом хотели сказать.

Пошевелив затекшими ногами, он обратил внимание на свое отражение в стоявшем сбоку зеркале и невольно отшатнулся. В теплом халате с капюшоном, подаренном ему женой и старшей дочерью на Новый Год, он был похож на католического монаха, то ли францисканца, то ли бенедиктинца, то ли доминиканца, то ли иезуита. Черт их разберет этих святош – кто есть кто! Верят в одного бога, а готовы сожрать друг друга, послать на костер или вздернуть на дыбу только за то, что у них принято считать ересью. При мысли об этом он вспомнил свою бабушку по материнской линии.

Их было четыре сестры: – Вера, Надежда, Любовь и Софья, родившихся еще в царской России на территории Польши. Хотя ее звали Софьей, как мать этих святых, она была младшей из сестер, знала три языка и фактически ее он считал своим настоящим духовным воспитателем в детстве. Именно она приучила его не только читать, но и думать при этом. Жалуясь на плохое зрение и освещение, она просила его почитать ей перед сном и заводила при этом хитрые беседы с обсуждением и комментариями прочитанного. Однажды, когда перед Пасхой из церкви пришла неграмотная, но верующая бабушка по отцу (обеих бабушек они со старшим братом называли только по имени), он спросил: – «Соня, а почему ты никогда на ходишь в церковь, ты, что не веришь в бога?».

«В бога я верю, а попам нет!».

Тогда это был просто детский вопрос без серьезной подоплеки и ответ никак не задел его интереса. Лишь много позже, когда ему стала известна биография деда, умершего во время Войны в немецкой оккупации, о чем в семье предпочитали не говорить, ее ответ заставил задуматься о смысле сказанного. Родословная дедушки относилась к весьма известным в России служителям православной церкви, а он сам перед Революцией закончил Петербургскую духовную академию, но сан не принял и трудился потом учителем русского языка и литературы в средней школе. Точной причины он не знал, но, по-видимому, Соне достаточно хорошо были известны изнутри нравы и подлинные «добродетели» духовных пастырей народа, навсегда отвратившие ее от Храма. Это обстоятельство, помимо всего прочего, всегда, в том числе и неосознанно, стояло между ним и верой, а в споре об Истине он был не готов однозначно осудить Пилата.

Вдруг колонны дворца Ирода Великого ушли в безвозвратную даль, его сознание опустилось с небес на землю. Он понял, что еще жив, ощутил новый прилив сил и снова подумал, что нет ничего лучше русской бани.