Разил Вәлиев - Любовь и ненависть / Мәхәббәт һәм нәфрәт

Я расспрашивал героя,
здесь лишённого руки:
Те, кто пал на поле боя,
не мои ли земляки?

Я здоровался с живыми,
я на кладбищах молчал,
я над павшими своими
братьев плачущих встречал.

Лишь глаза в сердцах закрою
в бой идёт солдатский взвод…
Но искал среди героев
земляков я наперёд.

Чужую речь на улицах Кабула
понять не мог я, хоть кого зови…
Уже надежда выбраться уснула.
«Салям! – вдруг слышу. – Здравствуй, шурави [4] Шурави – историческое название советских военнослужащих в Афганистане. !»

Афганца вижу, юного солдата.
Спешит и суетится паренёк.
И вдруг втыкает в дуло автомата
весенний распустившийся цветок.

Показывает им на солнце, горы
своей красивой, страждущей страны…
Я понял, не нужны нам разговоры:
желает сердце мира, тишины.

Путь укажи мне. Заблудился нынче
не только я, а многих стран синклит [5] Синклит – собрание, заседание избранных или высокопоставленных лиц. .
Свидетелем стоять – не наш обычай,
когда земля страдает и горит.

Тех, кто ушёл на подвиг в сорок первом —
не возвратить: они ещё в бою.
Крутые эти годы горьким эхом
вернулись в землю горную твою.

По огненным каменьям, адским кругом,
средь узких улиц нам пришлось идти,
чтоб вместе с молодым афганским другом
к потерянному выбраться пути.

Ну а потом ушёл он восвояси,
пожал мне только руку: «Шурави!»
Его Кабул принял в свои объятья,
усталые, бессонные, в крови.

Его улыбка, как в ночи оконце,
ещё не раз блеснёт в полночный срок…
В груди его – предутреннее солнце,
а над плечом – пылающий цветок.

На горе,
в палатке пыльной,
при бессонном огоньке
я читал стихи Джалиля
на родимом языке.

Я поведал о поэте:
краток был к бессмертью путь.
Чем труднее жить на свете,
тем стиха ценнее суть.

Ночь вокруг. Мрак страшен: вроде
и захочешь – не уснёшь,
и луна на небосводе,
словно гильотины нож.

Парни почитать просили:
жаждет этих строк душа!
До утра созвучья пили,
дух впивали, не дыша.

А каков он был обличьем,
Исполин земной красы?
Что сказать? Я только нынче
понял сам стихи Мусы.

У поэтов судьбы схожи,
непохожи лишь стихи.
Моабиты в мире тоже
на манер Пули-Чархи [6] Пули-Чархи – тюрьма в Кабуле. До Апрельской революции там сидели афганские поэты и революционеры. .

От границ страны далёкой
далеко пошёл тираж.
До зари звучали строки:
это явь или мираж?

Как растёт стихов значенье,
если бой – не стих, а быль!
Шёл в атаку, не в ученье,
в ряд с солдатами Джалиль.

На горе, к боям готовясь,
вновь звучат стихи Мусы.
Тает мрак, не дремлет совесть,
утра близятся часы.

То ли душат слёзы душу,
то ль рыдаю я средь тьмы:
вижу, близясь к Гиндукушу,
непорочные чалмы.

Горы жёлты, скалы белы,
где ж зелёные листы?
Гиндукуш, в свои пределы
много прячешь темноты!

Каждый пик, как штык на взводе,
в рану сердца мне проник.
О покое, о свободе
грезит каждый горный пик.

Сверху – облачное море,
снизу – чёрная страна.
Не отбеливает горя
облачная белизна.

Самолёт в полёте грозном.
Развидняется заря.
Распахну объятья звёздам,
о надежде говоря.

Ночь уходит, утро близко,
звёзды гаснут, но во мгле
звёзды скромных обелисков
ярче светят на земле.

Афганистан – край горделивых гор.
Я – с Волги. Далека она уже.
В диковину не отводить мне взор
с красавиц в белоснежной парандже.

Открытость лиц давно у нас в ходу,
плеч нагота – достоинство у нас.
Что до греха – на счастье ль, на беду —
какая скроет паранджа сейчас?

Я стал скромней, попав в далёкий край,
Я помыслами чист, нет в сердце лжи…
Красавица-афганка, только край
приподними укромной паранджи!

В чужих краях нет помысла странней,
лишь краешек улыбки, блеск очей…
Не стали б наши девушки скромней,
из-под ресниц увидев свет лучей?