Стэн Голем - Везучий, подонок!..

На десерт котик был благорасположен слопать, скажем, порцию творога со сметаной. Несвежий не предлагать. Манную кашу на молоке он признавал, как некий компромисс, однако же без комочков. Однажды Милица прозевала убавить газ под ковшичком с манкой, зависнув на телефоне, и каша чуть пригорела. Старушка была подвергнута кошачьему остракизму – я жёстко фраппирована, всхлипывала Милица.

На полном серьёзе она уверяла соседей, что Кот шипел и ругался матом, плевал комочками каши и клялся, что он при ней на кухню ни ногой. Михеев верил, Субботин только посмеивался: болтай, кошара, что хочешь – куда деваться с подводной лодки? Когда Общий Кот оставался без надзора, мог поиграть лениво с растрёпанным рыжим бантом, забытым внучкой одной из подружек оперной дивы. В момент кошачьей игры старушки, толкаясь локтями, толпились за дверью на кухню, хихикали в кулачок и подглядывали, как гимназистки в банкетный зал. В период отопления Кот грелся на подоконнике.

Игнорируя возгласы типа «невозможно кухню проветрить!», он провожал городских прохожих задумчивым взглядом лодыря.

Шерсть у Кота была расцветки «безумный калейдоскоп». Шалава мамочка, дружище. Родила вас в лужу с разноцветными чернилами, язвил несносный Михеев. Не шалава, Егогыч, а мать всех грехов, аккуратно поправляла Милица. Субботин соглашался с обоими: а почему бы шалаве не стать матерью всех грехов? Припоминаете, как скорбная по части социальной ответственности Мария из Магдалы стала христианской святой? Что, безнравственно? Пусть тот, кто сам без греха, начистит кастрюлю картошки, резюмировал Вилька, лишая соседей дискуссионной инициативы. Общий Кот, отбросим домыслы, имел в квартире три прозвища.

Милица звала его Обормотом, это было весьма близко к тексту. Субботин призывал трапезничать Бартоломью: кот жмурил рыжие веки, но шёл на зов – похоже, из любопытства. Михеев кликал котика Мамыкой. Общий Кот, будучи накормлен и обласкан, любил поплакаться в жилетку, начиная решительным «мам-мы»! Егорыч уверял, что Мамыка, тёртый калач, в часы философских раздумий выкрикивал: «Ха-мы!» и виртуозно матерился, подобно маляру, опрокинувшему на себя ведёрко с белилами.

…Ах, до чего призывно манили свежие гренки, обильно смазанные икрой! Даже кот крутил головой, выражая полный восторг. «Икра селёдки деликатесная», значилось на баночном боку… зря смеётесь, вы же не пробовали. На застеленном клеёнкой с парижской символикой смешались в кучу кони, люди… теснились три яйца всмятку, чашка крепкого кофе – желтая лохань с наивным васильком на боку и полустёртой каёмочкой – плюс парочка творожных сырков.

«Вечерком познакомимся с водочкой, – смаковал про себя Субботин. – Грамм тридцать, не больше. Ну и звоночек поутру… цэ дило трэба розжуваты. Прикончу труды неправедные, пожарю тостик с черняшкой, чесночком приправлю да солонинкой накрою с кружочком красного лука. Симфония чувств-с! Водиле крикну, пусть на рысях тараньки притаранит».

– Михеич! – воззвал Субботин. – Ты дома?

– Почти уехал, – раздался голос за стенкой.

– Зайди на ужин. Будем снова пить хорошую водку. Ма-аленькими глоточками. И не забудь взять пиво с таранью. Таранька, я твой бессменный арестант…

– Я в курсе, узник совести. А разве ещё не вечер? Не тянет на смену…

– С утра в поместье молча разносили с клубникой брют, икру и пироги. Есть у тебя икра? Бери, заходишь без стука.

– Икры полно, трехлитровая банка. Правда, кабачковая. И я пока что чуточку занят.

– Строчишь военные мемуары? Броня крепка, да башня вся помята?

– Лампу чиню, абажур желаю сменить, – отозвался Михеев.

– С сирени на бордо? Гляди, с ориентацией аккуратней. Пассажирки будут очень разочарованы.

– С ориентацией как раз проблемы. Никак не пойму, куда подевался чёртов кончик у скотча! Не резать же на живую.

– Всё просто: у скотча нет кончика. Девочку тебе подсунули. Вместо мальчика.

– А поменять не удастся? Я брал в хозмаге на площади.

– Нет. Пластическая хирургия вам в помощь. Больно и дорого.

Не удержавшись, Михеев заухал, как филин. Общий Кот в коридоре принюхался – нет, алкоголем из-под двери не тянет – и отправился дальше, пожав плечами. Субботин, разнежась, потянул на себя ручку холодильника: сияя голыми плечиками, на дверце мёрзла сияющая поллитровка с сорокаградусной карельской слезой. Хороша, чертовка! Отменный алкоголь, пусть даже некстати он в эту пору, ласкал вдохновение: ты выбрана, ты почата, а значит, будешь выпита… м-м, какая-то псевдо-есенинщина.