Стэн Голем - Везучий, подонок!..

Хотя и матушку можно понять. Ну, хорошо… допустим, он тоже много чего опасается (но не боится!), порой стервенеет. От страха люди могут впадать в неистовство. Надо ли осуждать их? Боязнь – не повод для агрессии! Вы уверены? Оборотная сторона медали бывает непредсказуемой. Поезд прибыл в четыре утра. С трудом дождавшись, когда откроется метро – всего-то в половине шестого, Субботин почти в беспамятстве доехал с Ладожского вокзала до Петроградки. И вот он, последний суворовский переход: магазин-прилавок-касса и комната в коммуналке. Ларёк подкупал неожиданной гаммой запахов. От застарелой табачной вони до дешёвого лосьона после бритья.

Подрёмывая в раздумье, Субботин внезапно ощутил толчок, а затем и укол в предплечье, прикрытое серым китайским «дутиком». Так-с… что за комар ужалил, не ведая, что пока ещё не сезон? Риэлтор обернулся: оборванный, серый от грязи бомж, извиняясь, развёл руками, ткнул почему-то пальцем в свою бесформенную котомку и виновато, пугливо заулыбался.

От вида бомжа и неумелой его актёрской игры Вильку передёрнуло, голова от запахов закружилась. Бомжей риэлтор на дух не выносил, и было за что. Слегка покачиваясь, он оплатил покупку, вышел на воздух и огляделся. Город завис в уходящих сумерках, словно деревенский парубок в загсе, он желтел фонарями, тревожа вставших, но ещё не проснувшихся. Город жаждал динамики: ему казалось, что, объятый покоем, он двигался к смерти, и это его пугало. Цветная полоса холодной сварки накрыла линию горизонта, изломанную спутниковыми антеннами, чередой мансард, каминных труб и чердачных окон. Глаз резало мелькание неоновых вывесок.

До дома на улице Шамшева, в самом сердце Петроградки – остановка троллейбуса или двадцать минут ходьбы. Но боги транспорта спят, уткнувшись в ложбинки кресел: водители и диспетчеры, менты и карманники, охранники и таксисты. Элита социального дна, чтоб её. Вот и подъезд. Как ни страдал Субботин от плоскостопия, ноги всё-таки донесли. Домофон в подъезде по-прежнему сломан. На то есть ключ от квартиры, где соседи храпят. Вернулся охотник с холмов… на палубу вышел, а палубы нет. Поднявшись по дореформенной лестнице на третий этаж – как высоко, сатрапы! – он начисто обессилел.

Похоже, кто-то крался за ним по лестнице, повторяя звук шагов. Но болт на всё был забит, и скорый ночлег маячил, как заветная гавань. Покопавшись в карманах, Субботин ощутил, что время снова застыло. Кучерявый, коренастый… похоже, что русский (но это не точно) менеджер по недвижимости, отметивший полувековую дату литром текилы; идущий по жизни, как по лезвию бритвы, с лицом-противоречием: перебитый утиный нос, мягкая и чёткая линия рта, тяжёлый, чуть скошенный подбородок (не сам, поди-ка, скривился!), покатый лоб с глубокими, слегка запавшими глазками – безнадёжно порылся в набрюшной сумке.

Деньги на месте, а где ключи? «Вашу мать, – бормотал Субботин, – не взламывать же замок!». Соседей будить не стоило, пару дней покоя не будет. Махнув рукой, Вильям Аркадьевич – в общении Вилька, а то и Барон-Суббота – не спеша опустился в угол полутёмной лестничной клетки (слава богу, подъезд пока убирают) и прикорнул в надежде, что кто-то из соседей с утра покинет родную хату. «Куда я, трам-тарарам, ключи-то пристроил, – размышлял он дремотно, – выпасть ведь не могли… не иначе, бомжара слямзил… ох, долог он, год окаянной Крысы!».

Сон, становясь сюжетом, покачивал Вильку на мягких лапах. Крайне юный риэлтор безмятежно топал из школы. Во всём похожая на себя, шла мимо вперевалку улица Чкалова: по правую руку томились грязно-жёлтые пятиэтажки-хрущобы, слева за пешеходом, скалясь, следили мрачный тени микрорайона Панькино, ледяного ужаса здешних маменек.

Полдень, время садиться за стол. Готовка – Вилькина заслуга: даже яичницу мама умудряется пожарить так, что есть её невозможно. Отец уже ругается, он безнадёжно машет рукой и торопливо запивает бесформенные пельмени жидким кефиром из стеклянной бутылки. Бабка и дети едят, что попало, никто их особо не балует. Над Вилькиной макушкой (причёска – стриженый «бокс»), томимой голодом и собственным долгом, беззвучно кружится ветер, пропитанный пылью, задушенный окурками и бурой сажей из преисподней. Тем самым ароматом Отечества, который сладок и приятен, поскольку исторгается крупнейшим в Европе металлургическим комбинатом.

Заводом Вилька гордится, родители молча страждут: заболеваемость раком здесь на треть выше средней цифры по области. Мать Вильки работает в школе, слывя одним из лучших преподавателей русского языка и литературы в трехсоттысячном вертепе строителей и металлургов.