Мария Садловская: Манька-принцесса (сборник)

Шальнов, стараясь выглядеть правдиво, продолжал:

– Лизка, пойми, я теперь первый человек в селе. Буду ездить на конференции в район, в область… А Настюха моя, упаси бог, как узнает! Разволнуется, молоко пропадет. Она же у меня кормящая. Ну, случилось у нас с тобой… давай забудем, а? Пообещай мне!

Он пытался заглянуть Лизавете в глаза, но ее голова была опущена, а взгляд прикован к коробке. Подошли к дому Федора. Лиза, не останавливаясь, молча шла дальше. Федька вдогонку закончил контрольным выстрелом:

– Тебе все равно никто не поверит!

Лизавета споткнулась: контрольный попал в цель, и безжизненным голосом, глухо молвила:

– Это я, сама… Я виновата!

После паузы, оправдываясь, добавила:

– По дому соскучилась…

Сделав усилие, почти обыденно спросила:

– Федор Николаич, когда выходить на работу?

Официальное обращение «Федор Николаич» Шальнов принял за добрый знак и успокоился. Повеселевший, а потому щедрый, ответил:

– Побудь недельку с матерью. Может, что поможешь.

И, бросив уже на ходу: «Ну, бывай, Лизавета! – направился к своему дому.

Лиза зашла к себе во двор, около сарая зазвенела цепь, раздался хриплый собачий лай.

«Неужели Валет до сих пор жив?!» – мелькнуло в сознании, и Лиза, бросив ящик среди двора, бесстрашно метнулась к собачьей будке, словно к спасительному берегу:

– Валет, это ты?! Узнал меня?..

Это был Валет, и он узнал ее. Пес был совсем старым, с впалыми, будто слипшимися боками. Лизавета опустилась на корточки, прижала руками животное к себе, зарывшись лицом в грязную шерсть… И наконец разразилась слезами. Когда рыдания становились слишком громкими, зажимала зубами клок собачьей шерсти, чтобы заглушить. Боялась разбудить родных в доме – пусть поспят. Валет ей вторил, периодически поскуливая и облизывая соленое лицо Лизы…

У нее не было обиды на кого-то или что-то конкретное. Она оплакивала все и вся: окаянную войну, свою неприглядную внешность, старого Валета…

Через какое-то время Лиза успокоилась. Согревшись около собаки, ждала, когда проснутся родные. В конце концов послышался стук отодвигаемого засова на входной двери. Вышел Гриша. Он всегда подымался раньше всех. Когда умер отец, еще до войны, Григорий был за старшего в семье. На войну не взяли – инвалид. Пацаном отдавило руку колесом телеги. И сейчас вышел в пиджаке с пустым рукавом, заправленным в карман.

Лиза, поднявшись на ноги, осипшим голосом прохрипела:

– Гришаня! – Она всегда его так называла.

Григорий удивленно повернул голову в противоположную от Лизаветы сторону, не предполагая, что его могут звать в такую рань…

– Здесь я, Гриша! Это я, Лиза!

Гришка мотнул головой в сторону сарая, увидел сестру и заголосил:

– Мама, подымайтесь! Все – Колька, Маня! Наша Лизка приехала!

Припустился бежать в дом, опомнился, вернулся. Единственной рукой обнял сестру и потянул за собой…

Что было!.. Крик, слезы, смех! Братья и сестра Маня трогали Лизку руками, гладили по лицу. Мать Анюта впервые за последнее время поднялась, обняла дочь, поцеловала и, отойдя в сторонку, стала тихо читать молитву.

Лизавета раздавала подарки. Старая Анюта, получив узел с крупой и варенье, вдруг расплакалась. Поймав удивленный взгляд Лизы, Григорий объяснил:

– Голодно у нас, Лиза. Кое-как посадили огород. Сажали картофельные очистки. Всю зиму собирали, а все равно мало. Неизвестно, какой урожай будет. А до него еще и дожить надо. Машке с Николаем приходится далеко в поле ходить, чтобы хоть какой травки найти, похлебку сварить. Где ближе – всю подчистили: село-то большое. Лебеды и спорыша давно и в помине нет.

Анюта тем временем совсем преобразилась. У нее даже щеки зарумянились! С довольной улыбкой поспешила успокоить Лизавету:

– Теперь выживем, даст бог! Перловки для затирки на все лето хватит, если экономить. А травы найдем. Надо идти дальше по лесополосе, аж до границы с Журавлихой. Я подымусь, пойду с вами, покажу место. Сколько делов тех! Главное, нам теперь голод не страшен!

Мать прижала узел с крупой к груди и искала глазами место, куда его припрятать. На большом столе, которым семья не пользовалась, к стенке был прислонен образ Божьей Матери, когда-то украшенный теперь уже поблекшими искусственными цветами. Женщина подошла к столу и бережно на вытянутых руках положила крупу рядом с иконой.

А потом они все сели за стол. Анюта достала из печи еще теплый чугунок с кипяченой водой, налила в чашки и щедро выделила каждому по большой ложке варенья. О чем-то вспомнив, Лизка кинулась к своему ящику, порылась там и положила на стол завернутые в тряпочку черные сухари. Фрау Мильда в последний момент сунула их ей в дорогу.