Павел Бобков - Манагер Антон

– Антон, мне так хорошо. Так сладко. Так приятно. А тебе?

– Конечно, приятно.

– А помнишь тот стих? Тот. Наш. Для меня. Помнишь?

– Помню.

– Расскажи его. Или стихи деклапируют? Декламируют? Как там? Ну ты понял.

Антон чуть сильнее приобнял ее и, вернувшись в явь мыслями, в миллионный раз неторопливо произнес, пожалуй, единственное, что помнил из заученной в школе лирики:

Машка дотронулась губами до его уха и еле слышно произнесла:

– Очень тебя хочу, Тош. Очень… Но дома мама, реально поздно…

– Жаль.

– Да… Прости… О как же я тебя хочу!

Антон молчал, не понимая, что происходит. Он помнил задуманное, но не решался начать разговор о расставании. Не хотелось уже! Зачем? Вот она, надежность навсегда, пусть и без любви, коснувшейся в кафе пару часов назад, но именно так семьи и создаются. На надежности. И на таких верных, защищающих, ждущих и заботливых девушках, как Машка, женятся – и живут люди в благоразумии, черпая бытовые и телесные радости из года в год, обрастая недвижимостью, должностями, детьми и жирком. И умирают в суете придумываемых забот, успокоенные, что прожили жизнь «не хуже других». Для всех это нормально. И у него такое будет. Этого достаточно для спокойной жизни. Покой? Да, покой. Любимый и безмятежный.

Но оставалась непонятной вспышка, что случилась с Той девушкой, такая раскаленно-яркая, такая вдохновляющая, настоящая и безразмерная, лишь мерцала, исчезая за железной реальностью обнимаемой сейчас Машки. И ее уютные объятия нравились. Ни мигающее звездами небо, ни заслонявшие его величественным бегом громадные клинья облаков подсказку судьбе не давали. Призрак неожиданной страсти испарился, оставив в душе лишь усталую настороженность перед любым повторением в будущем.

Стало совсем холодно, да и поздно. Поцеловавшись, они расстались: она в приятных сердцу ожиданиях, он – в душевном смятении.

Вернувшись домой, в двухкомнатную квартиру, что снимал «впополаме» со своим, наверное, единственным другом, аккуратным и предсказуемым, Антон лишь умылся и сразу решил спать. Ни думать, ни искать ответы на тысячи сегодняшних вопросов не хотелось. Устал. Образ Той – а он так и не знал, как чище называть ее, девушкой или женщиной, – стал растворяться, словно сливаясь с близкими чертами лица Машки. Потом возвращался, проступая пикселями манящего будущего, снова сменяясь Машкой. И так снова и снова.

Бесконечный хоровод мыслей не давал уснуть, и Антону пришлось открыть одну из подаренных бутылок виски: клиенты редко вручали другой алкоголь, и дома его скопилось штук пятнадцать разного. Налил стакан, махнул залпом, запивая простой водой из чайника. Немедля повторил полстакана. И пока алкоголь незримой волной разлетался в крови по телу, Антон успел раздеться и выкурить на балконе сигарету. На последних затяжках навалилось ожидаемое забытье, он добрел до кровати и упал на нее – душевные качели наконец испарились, и сон проглотил его сразу, надежно и по-дружески крепко.

Ночь сгладила мысли, но Ее образ возник первым после пробуждения – за пару минут до семичасового будильника. Возник и сразу начал размываться утренним оживлением: плесканием холодной водой в глаза, нажатием кнопки чайника. Обыденным венцом вхождения в новый день стала первая сигарета. Первая и лучшая. Она иногда заканчивалась двумя порциями овсянки, залитой кипятком и редкой порою, когда Антона клонило в ЗОЖ, остывавшей под ленивые взмахи руками и приседания. Бывали и бутеры с вареной колбасой или сыром, но чаще завтрак ограничивался огромной кружкой растворимого кофе с молоком. Затем снова курил. Принимал душ. Чистил зубы, и чистил тщательно, никогда на этом время не экономя. Брился. Одевался и выходил. А заведя машину во дворе, пока мотор разогревался в мороз или, наоборот, летом, охлаждал кондиционером душный салон, курил в третий раз. И наконец просыпался.

Доехав за пять песен до работы, перед входом он выкуривал, пусть и слабо хотелось, еще одну – таков был странный ритуал: старт и финиш любого дела, будь то еда, кино, секс, фитнес или блуждание в ленте «Фейсбука», а порою и долгая болтовня по телефону сопровождались курением. Всегда обычные сигареты, никакой эстетской электроники. Антон понимал, что табачные смолы с углекислым газом не улучшают здоровье, но это очевидное зло ни одышкой, ни утренним кашлем пока не награждало, скромное сердце барабанило незаметно и четко, поэтому курение было единственным разрешенным кайфом, остальные радости случались не столь часто.