Николай Виноградов - Бытие и сознание

***

В зале со связанными за спинками стульев руками, с заклеенными скотчем ртами, сидели хозяева. Вован прибавил громкость телевизора. Пока пленники не пришли в себя, мы шмонали хату. Кроме пятнадцати штук, найденных в лопатнике фраера и мелочи в сумочке его Пенелопы, ничего не нашли.

– Ну что, гнида, очухался? Жить, наверное, хочешь, контрацептив штопаный? – тихо, прямо в ухо хозяину проговорил Вовка. – Сейчас я отклею тебе хлебало, и ты тихо, без кипеша, скажешь, где хранишь деньги, мразь. Если вздумаешь сказать, что денег в доме нет – сразу замочу обоих. Если их действительно здесь нет, вы тем более оба сдохнете. Значит, судьба у вас такая.

Брат зажал пальцами ноздри тухлому фраеру, а когда тот начал задыхаться, мыча и дёргаясь на стуле, прошептал ему в ухо.

– Если готов сказать, где деньги – моргай часто глазами. Если нет – кончишься первым, а потом и бабу твою грохну.

– Письменный стол… в спальне, – едва маленько отдышавшись, с расширенными от ужаса глазами на красной морде, дрожащим голосом начал пищать хозяин квартиры, под стулом которого уже успела образоваться целая лужа. – Нижний ящик имеет двойное дно… Но там только пять миллионов, остальное у меня на счетах в банке.

Вовка дал мне команду кивком головы, и через пяток минут я выложил перед ним на круглый стол увесистые пачки денег, туго связанные резинками. Рот фраера был снова заклеен.

– Давай, мочи эту старую курицу, а я пока этого пидора задушу. Забираем бабло и линяем, – спокойным голосом, рассовывая пачки по карманам, нехотя, распорядился Вован, словно сигаретку у меня попросил.

– Ты чё, совсем с резьбы съехал? – вылупился я на него. – Зачем нам мокруха? Давай просто слиняем, он же бабло отдал.

– Делай, чё говорю! Зажми ей ноздри, и все дела. Другими дырками она всё равно дышать не сможет.

– Я тебе чё, Чикатило?!

Жирная свинья снова громко замычала, часто хлопая моргалами. Вовка ненадолго отклеил ему рот.

– Не убивайте, мужики! У меня в гараже, на стеллаже справа в жестяном ящике ещё пятнадцать лимонов припрятаны, жена не знает. Всё берите, ключи от гаража в барсетке. Гараж рядом, за домом, номер триста два, на воротах написано. Не убивайте, мужики! – со слезами на глазах упрашивал толстяк.

– Нам твои подачки не нужны, – заклеивая снова рот хозяину, ответил Вовка с некоторой гордостью в голосе. – Я тебя, гада ядовитого, ни за какие бабки не пожалею. Всё равно бы удавил, даже за бесплатно…

Пятнадцать лямов из гаража мы, конечно, тоже забрали. Домой добрались уже глухой ночью. Шёл сильный дождь. Машину брат замаскировал в лесочке, рядом с поворотом на Балахну. Промокли до нитки, продираясь козьими тропами пешкодралом, по колена увязая в грязи. Переругались тысячу раз.

***

– Пойми, брат, дело здесь вовсе не в деньгах, – доказывал мне Вовка свою правоту. – Эта жирная тварь сидит на горбу народа, высасывая из него последние соки. Все эти бухгалтеры-Корейки лишь притворяются невинными овечками с рыльцами якобы в лёгком пушку, а копни поглубже, там раковая опухоль последней стадии сидит, пуская метастазы во все здоровые органы. Её необходимо срочно вырезать под корень, иначе кирдык всему будет. Наплевать мне на тебя, если так, я только за себя базарю. Недавно этот гадёныш меня в открытую на двести штук хотел обуть. Я не какой-нибудь баклан. Хоть и не в законе, но вор честный. Не на того нарвался, шелупень грёбаная. Нанял себе каких-то двух гомиков-коллекторов, приезжали тут пару раз, запугать пытались. На третий оказались у автовокзала с проломленными черепами. У нашей братвы справлялся, никто их не знает, на киче ни разу не парились. Какая-то борзая гнида хотела отнять часть моей свободы, опетушить, раскорячив раком у параши. А я, значит, должен молча утереться и продолжать притворяться, что живу, словно ничего такого и не было вовсе? Это сугубо личное дело, братишка. Кто как хочет, тот так пусть по жизни и кандыбает. Простишь это скотство над собой один раз, можешь потом и до самой смерти бараном блеять. Большинство так и живут, блеют да мумукают, давая возможность этим гнидам жиреть и ещё больше наглеть. Это моё личное убеждение, оно как вера в истину, никому её из меня уже не выбить. Принять эту мою веру я тебя не призываю, у каждого должно быть своё жизненное кредо. Что касается убийства – таковым оно является лишь для нашего сегодняшнего гнилого общества. Я всего лишь прокурор и исполнитель смертных приговоров в одном лице…

Мы спорили до самого утра. Раза два у нас чуть было до драки не доходило.