Алесь Кожедуб - Черный аист

Мы умылись из рукомойника, съели холодную яичницу, оставленную на столе, и вышли на улицу.

Девчата терпеливо дожидались нас на лавочке у ворот.

– Явились не запылились, – сказала Светка, внимательно оглядывая нас с головы до ног. – Почему хозяйка сказала, что вы пришли только под утро?

– Потому, – ответил Валера. – Где магнитофон?

– Вот, – показала глазами Ленка.

Магнитофон был громоздкий на вид. Девушки, видимо, немало попыхтели, притащив его сюда.

– Чудо отечественной радиотехники, – кивнул Валера, щёлкая тумблерами. – Плёнки достаточно?

Светка подала ему пакет с катушками.

– Ну, что, на кладбище? – подмигнул мне Валера.

– Какое кладбище? – навострила ушки Светлана.

– Знаем мы тут одно, – сказал Валера. – Ну, где этот ваш дед?

Девушки помчались впереди нас. От мелькания перед глазами голых ног у меня голова пошла кругом.

– Кого они здесь своими мини-юбками охмуряют? – спросил я Валеру. – Одни бабки кругом.

– Наверное, деда Ефима, – пропыхтел Валера.

Кроме магнитофона в руках у него на шее болтались два фотоаппарата, а на плече сумка с объективами, блендами и прочей дребеденью. У меня в руках был блокнот для записей и шариковая ручка.

– Зачем тебе столько фотоаппаратов? – поинтересовался я.

– Для съёмки.

– А съёмки зачем?

– Я этим с первого класса занимаюсь, – серьёзно сказал Валера. – Уже в двух международных конкурсах участвовал.

– Я тоже в школе марки собирал, – сказал я. – Была одна палестинская и несколько с портретами Гитлера. Но сейчас бросил.

– Я ещё и радиоприёмники собираю, – полушёпотом сказал Валера. – Вечером дам «Битлов» послушать.

– Кого?

– Ансамбль «Битлз», сейчас самый известный в мире. Тебе какая музыка больше нравится – быстрая или медленная?

Я вспомнил танцульки в нашем новогрудском парке. Там больше скакали под быструю музыку.

– Быстрая, – сказал я.

– А мне медленная. Пришли, кажется.

Девушки поджидали нас у старой хаты за полусгнившим плетнём.

– Здесь, – сказала Светка. – Ну, кто у нас самый смелый?

Я безропотно шагнул в дыру, зиявшую в плетне вместо калитки.

Дед Ефим сидел на табуретке за пустым столом. Чувствовалось, он уже был извещён о приходе студентов.

– Кто такие? – строго спросил он.

Девушки стали выталкивать друг дружку вперёд, и всё равно первым перед его глазами предстал я.

– Студенты, – доложил я.

Дед, прищурив один глаз, оглядел сначала меня, затем девушек, прыскающих от смеха. Валера наводил на него объектив фотоаппарата от порога.

– Садись, – похлопал он рукой по табуретке, стоящей рядом. – Чего надоть?

Перебивая друг друга, мы сумбурно изложили суть своих ожиданий от носителей народной мудрости. Внятно это не получилось ни у меня, ни у девушек. Валера, исполняющий обязанности техника, отмалчивался.

– Песни? – разгладил белые с жёлтой полосой под носом усы дед Ефим. – И частушки?

– Можно сказки, – кивнул я.

Усы деда, кстати, были одного фасона с усами Валеры.

«Он тоже из Закарпатья?» – подумал я.

– Тутошний я, – сказал дед. – Теребежовский. Который уж год один живу. Померла Мария.

Воцарилась пауза, которую не решались прерывать ни я, ни девушки.

Валера водрузил на стол магнитофон и включил его.

– Готово? – шёпотом спросил дед.

Валера кивнул.

Дед Ефим набрал в грудь воздуха, чуть откинулся назад и загорланил:

– Трам-та-ра-рам, Чапаев герой, за Родину, за Сталина, на бой, на бой, на бой!

«Трам-та-ра-рам» было самым известным на Руси ругательством, заканчивающимся словом «мать».

Светка с Ленкой подпрыгнули и выкатились за дверь. Ни одна из них не задела подругу рукой или ногой, а они у них были длинные.

Валера, в отличие от девушек, не суетился. Он щёлкнул тумблером магнитофона, накрыл его крышкой, аккуратно положил в сумку и направился к двери.

– Ждём тебя на улице, – сказал он, не повернув головы.

– Куды это они? – спросил дед Ефим.

– Туды, – хмыкнул я.

– Ну и правильно, – тоже хмыкнул дед.

Он наклонился и достал из-под стола большую бутыль, до половины наполненную мутной жидкостью. Я в домашних напитках разбирался слабо, но сразу понял, что это самогон.

– Принеси стаканы, – кивнул в сторону буфета, похожего на комод, дед. – И хлеб с огурцом прихвати.

Я повиновался. Отчего-то я понимал, что прохожу обряд некой инициации, проще говоря, посвящения в фольклористы.

– Пятьдесят пять градусов, – сказал дед, наливая в стаканы. – Лучше тут ни у кого нема.