Елена Сомова - Салажонка. Рассказы, повести, миниатюры, статья о современной поэзии, ирония и гротеск

Поэтому, чтобы и за моим воспитанием следить, и помочь моему становлению, сделать из меня личность, отец оказался на хирургическом столе, а затем получил инвалидность и небольшое соцобеспечение, которого поначалу хватало, но затраты нашей семьи всегда были ограничены. По этому поводу разгорались частенько скандалы, всем хотелось хорошо питаться и пользоваться жизненными радостями. Родственники моей матери, выросшие преимущественно в рабочей среде, не могли простить моему отцу его высшего образования, им всегда казалось, что папа им должен за их некомпетентность и серьезные пробелы в знаниях. Родственные праздники заканчивались подсчетами финансов и прикреплением долгов за моей матерью, так как папа любил плотно подкрепиться, он тратил много энергии на общение с чуждой ему средой алчных родственников, так и мечтающих скорее взять, и чем больше, тем лучше. По причине скудости их интересов, уровень потребностей личинок даже не колебался в пределах мелкого накопительства и непременного желания друг друга превзойти. Преимущество состояло в материальных предметах бытия, как то люстра, платьице, болгарские духи, каблуки, французские духи – что за пределом всяких мечтаний, спортивный велосипед, коньяк или спиртное, служащее гарантией уравниловки – баланса между умом и телом. Они чувствовали умственное превосходство моего отца и никак не могли скомпенсировать в себе этот недостаток. Тогда родственники начали брать у папы книги, чтобы восполнить своё скудоумие, надо же было как – то прорываться сквозь кокон. Книги возвращать было жалко, открывшие для себя Америку вчитывались в отдельные абзацы, ожиревшие на материальных базарных интересах, вдруг открывшие для себя мир духовных ценностей, жадно вцеплялись в книги «Божественная комедия» Данте, «Война и мир» Толстого, «На тревожных перекрестках» Ваупшасова, «Белый раб» Хилдрет, «Исповедь сына века» Мюссе…

И ведь это была не просто книга «Война и мир» – это же была тайна, эпопея, икона, уроки нравственности, торт со взбитыми сливками, ведро яблок, вожделенная колбаса и вечный спектакль жизни… без антрактов. Птеродактиль жадности раздавил почти всех личинок, и выжившие, создали новую цивилизацию. Жадным до мысли было невозможно отдать книгу назад, как вдруг икону вернуть в храм или крестильный крест, кстати, для них это были равные предметы клирикального быта. Интеллектуально продвинутые демонстрировали свои приобретения в виде не принадлежащей им книжки своим знакомым, удваивая свой авторитет. Не имея желания расставаться с книгой, врали что угодно по поводу ее местонахождения, угощали всякими мнаками, а потом сообщали, что стоимость книги выплачена продуктами. Это приводило в восторг дикарское сообщество рабочей среды, вдруг пораженное молнией счастья мысли. Всё это значило, что и они так могут, что теперь и они знают, как называется торт по-английски, – это «кейк» (cake), а не «саке» (с доминантой на льющуюся мочу). Моменты настоящего прозрения среди дыма и пьянок нравились этим недалеким людям, но книги-то возвращать было жалко, и сетования папы на утрату его духовной ценности и мамы – на их высокую стоимость, и вообще на их стоимость возмущала оглуплённые рабскими трудами на благо процветания социалистического отечества головы. За братскими праздничными столами считали не как иначе, именно по головам. Стада невинных угнетенных не подразумевали иного отсчета. Где-то они сильно просчитались, видимо в самом начале своей жизнедеятельности, оттого сеновалы, пищащие мышами, наполнялись воздухом любви и опытом размножения. За покупку книги мать до сих пор грозит «размозжить» мне голову. Не говоря уже об изданиях теперь уже книг моего собственного сочинения. Она считает меня дебилкой от рождения, как до того считала моего отца, когда он вместо колбасы приносил домой книги, сам читал, мне читал, обсуждал прочитанные книги со своими друзьями. Друзьями папы были: Юрий Владимирович Малышевский, директор музыкальной школы №1, в которой я училась, – Малышевский был одноклассником папы. Далее по степени приближенности в пространстве – Михаил Михайлович Хробостов – скрипач и учитель музыки, полуслепой калека, подрабатывающий собиранием удлинителей и всякой электротехники вслепую. Аристархов – практикующий гинеколог, завотделением репрудоктологии, одноклассник и друг детства моего отца, – а детство у них было военное. Потом – исполнитель русских романсов и скрипач Владимир Арбеков, Паульман и Паркман, Мирра Борисовна, Поведская – вечное их трудоголическое внедрение с педагогическим пинцетом в мое становление, это были учительницы музыки и слушательницы папиных умных речей, а также изысканные еврейские пианистки и певицы. Самой моей любимой «тётенькой папы» была Делла Андреевна Ниеми и тайна ее происхождения: отец Деллы Андреевны, Андерс Ниеми, был финном, мать – чистокровная американка. Блистательная Делла Ниеми жила в соседнем квартале, она во время Великой Отечественной войны маленькой девочкой попала в плен и осталась навсегда жить в России. А когда подросла, уезжать из СССР стало не просто невозможным, но и неактуальным, когда круг друзей и знакомых был прочным и вполне устраивал Делу Андреевну.