Елена Сомова - Салажонка. Рассказы, повести, миниатюры, статья о современной поэзии, ирония и гротеск

«Как же он теперь?» – спросила Маша проходящую мимо в тот момент совсем древнюю старушку, наблюдавшую всю эту ситуацию. «А ничего, не беспокойся, дочь, его отмоют здесь, у подъезда. Ничего, сейчас ведро воды вынесут. Всё видели из окон люди, они не позволят котику погибнуть».

Маша грустно шла по дороге домой, и на душе кошки скребли. Так жгла боль за безвинное голодное существо, и кипело негодование на оскорбителя общественного сознания. Хорошо, что внук принёс котика к нам, иначе бы животное могло погибнуть. Глазки у котенка до сих пор слезятся, мы промываем ему теплым крепким чаем. На мордочке были вкрапления той грязи, глубоко въевшейся под короткую шерстку возле носа. Нос и ушки котика оказались забиты грязью, но мы его купали в первый час его появления у нас дома, и песок вымыли, и нос очистили, и уши внук помыл котенку прямо внутри пальцами, – к тонкой оболочке уха изнутри прилип слой земли и песка. И боль за этого котенка меня изнутри гложет. Так хочется защитить, и сердце нежностью заходится, когда мы с внуком гладим его по малюсенькой головенке с огромными треугольниками ушей.

– Как назовешь питомца? – спросила я внука.

– Апельсин! – уверенно ответил спаситель котика, обосновав свое решение так назвать нашего любимца. – Это имя котенку очень подходит: он рыжий и с белыми полосками, как дольками.

А вот чихает котик до сих пор: тихонько так, будто извиняясь за то, что появился на свет…

Апельсин за три дня жизни с людьми в квартире стал совсем домашним, чувствует себя прекрасно: освоился, начал играть, кушает хорошо, спит гораздо спокойнее. Когда играет, не вздрагивает, как раньше, – стресс от тяжелой жизни проходит у котика. Утром, встречая меня и Владика, он радостно бежит навстречу, а раньше прижимался к полу животом, сгибая лапки, вытягивал шею и голову вперед, и ложился маленьким худым тельцем, говоря поведением о своей полной беззащитности и вызывая слезы жалости при воспоминании о том, как жестоко с ним поступил тот мужчина.

На голове отчетливы полоски, будто апельсинные дольки – рыжие и белые, на лапах, шее, шарике младенческого живота. Настоящий Апельсин, только не откликается пока на своё имя.

Котик лапками топал по долгожданной земле: с балкона она казалась такой неожиданно пестрой, и горизонтальность ее поверхности никак не совпадала с миропониманием Апельсина. Рыжий с белыми полосками, он осенью сливался с листвой, шурша вездесущими лапками и смешно чихая. Когда напротив него пролетали ласточки, вывязывая в воздухе дерзкие метания невидимых маятников, Апельсинке хотелось лететь вместе с ними, но чувство опасности останавливало. Кот помнил, как тяжело бывает вспрыгнуть на окно над человеческой ванной, лапы срываются, но помогают когти, а в воздухе за что зацепишься? Птицам хорошо, у них есть черные отростки, кот слышал – крылья, с помощью их ласточки и летают. И люди тоже летают…

«Хозяйка в мечтах закрывает глаза, и тут Я!», – думал кот.

Остались в памяти его мягкие лапки, сжимающие сердце.

Милый, бедный мой кот Апельсин, доброе моё животное, унесённое пресловутой властью денег, недостаточность которых опередило нашу разлуку, где ты сейчас? Нежный мой пушистик, тыкающийся своим бархатным носиком в мою щеку по утрам, так мило и громко топающий своими веселыми лапками впереди меня, будто показывая мне дорогу к его питательной чашке и пакетикам «Вискаса» и «Фрискиса»… Сыт ли ты, плачешь ли по мне и моему внуку, пожалевшему тебя и спасшему от гибели на улице? Сердечный мой друг, шелковистая шерстка твоя чудится мне, твой напирающий в икроножную мышцу бочок мерещится прикосновением. Уши мои слышат памятью сердца твои музыкальные мурлыканья, звуки «ма – ма», часто произносимые для меня тобой, добрым котиком и лучшим другом души. Ты вытягивал нежную белую шею, как лебедь, и клал голову мне на сердце, когда спал. Слушая стуки моего сердца, ты мечтал или просто мурзил, ловя каждый удар моего сердца, ты лечил мои аритмические стуки ультразвуком своего кошачьего совершенства.

Но свирепая денежная давилка гнала соки из меня, нажимая на кошелек и аорту. Бешеная гонка ценовых конвульсий разжимала самые крепкие кулаки, самые стиснутые зубы дрожали от инстинкта охоты и стучали друг о друга, как ты стучал белоснежными клыками своими при виде голубиных игр над нашим балконом.

– Иду, иду, сынок, – говорила я, спеша накормить пакетиком кошачьей еды любимое животное.