Анатолий Мерзлов: Русское счастье

Легкий бриз близкого моря создавал букет ароматов, смешивая йодистый запах морских водорослей, медоносный аромат акаций с едким запахом пропитанных нафталином вещей. Вытащилось на божий свет все, что являлось сохраняемым достоянием семей. Из всего обыденного выделялся единственный экземпляр, вызывающий всеобщий интерес – чернобурка (немецкий трофей), одна-единственная вещь из действительной роскоши для владельцев двух двухэтажных, образующих закрытый двор, домов. Принадлежала чернобурка тете Люсе – маме одноклассников Тристана, двойняшек – Лесика и Владика. А в остальном, это вещественные принадлежности армии и прошедшей войны. Габардиновое военное обмундирование с орденскими планками в мешочках, затрапезные плюшевые зипуны, пестрые платки с национальным орнаментом – все это рачительностью хозяек выудилось из глубинных залеганий комодов. Дополнением к прочему – тронутое плесенью офицерское байковое белье из неприкосновенных запасов на непредвиденный случай и множество прочих атрибутов в виде заношенной старой одежды, не нужной уже, но свято хранимой, как память.

Двор выглядел образцово-показательным апофеозом послевоенного времени.

Окно, огромное до потолка, занимающее чуть ли не всю стену длинной узкой комнаты, распахнутое настежь, ловило локатором запахи и звуки двора. В углу комнаты, между обшарпанным шкафом, сваяным по случаю рукастым солдатом-срочником, за таким же самопальным, обильно налаченым столом, уютно сидел на стуле Тристан. Мечтательностью его природа не обделила – он здесь обычно грезил необыкновенным будущим, пытая себя, в промежутках реальности на поприще рифмоплетства.

Под стулом шуршала сплющенная временем хозяйственная дерматиновая сумка с недельным запасом картофеля, лука и моркови. Они жили с мамой вдвоем: она учительствовала, Тристан учился в восьмом классе школы. Истинным домом для мамы, похоже, не была эта комнатка – домом служила школа – именно там растрачивалась вся ее хозяйская жилка. Порядок в комнате, как таковой, в классическом понимании отсутствовал, даже применительно к тому нетребовательному времени. Да и в тесноте двенадцати квадратных метров при наличии шкафа, буфета, стола и двух кроватей сложно было сохранить идеальный порядок. В два свободных угла, на табуретки, бессистемно складывались вещи не первой необходимости. Первостепенная необходимость лежала по краю любых выступающих частей скудного интерьера. Учительские семинары, дополнительные группы, заболевшие коллеги, классное руководство, да и всякое прочее, касающееся работы, не оставляло практически свободного времени. Знающие маму ближе говорили: «Евгения Георгиевна уходит от рутинных дел для отвлечения от всепожирающей безысходности».

Большую часть суток Тристан предоставлялся самому себе. Окружающее пространство не позволяло широко двигаться, но юношеский романтический задор трудно сдержать такой малостью. Тристан улетал в неведомое далеко, возвращаясь в реальность выстраданной строчкой, которую тут же черкал, правил, и, в конце концов, замалевывал до невозможности густо.

В торжестве всеобщего счастья – свое маленькое удовлетворение не рождалось.

Стриж, одуревший в запале веселья, впорхнул в окно. В ограниченном пространстве комнаты суматошно ввинтился несколько раз к потолку, а, выпорхнув восвояси, пронзительным настоянием вновь понес миру о всеобъемлющем счастье.

Приморский пограничный город жил памятью о недавней войне. Хотя она и обошла его стороной, близость коварного неприятеля, как нельзя лучше, сохраняла эту память, обязывая быть начеку. Обычно, ближе к полудню, идиллия мирной жизни нарушалась канонадой. Залпы тяжелых орудий батареи, спрятавшейся недалеко под зеленью искусственного вала, били по далеким учебным морским целям. Кроме грохота орудий в промежутках мощных залпов бриз приносил с недалекого военного полигона стрекотание автоматического оружия, завершая вступительную часть одиночными разрывами ручных гранат.

Но сегодня, словно сторонние силы вмешались, не позволяя нарушить тихое единение с природой: молчали орудия – молчал полигон. Старые эвкалипты стояли недвижными изваяниями в почетном карауле между двумя типовыми двухэтажными домами. Двор делился ими на офицерский и смешанный. Во втором доме жили демобилизованные из армии. В отрыве от них стояло еще несколько таких же однотипных домов, не имеющих никакого отношения к военным. Кто в них только не жил, но в основном, это были бедные армянские семьи, переселенные сюда из бараков. Их быстро растущая численность требовала дополнительной площади, и дома спонтанно обрастали новыми бараками. В целом компактное поселение носило общее название – Ардаганские казармы. Ардаганские пацаны славились в округе не просто бойцовским характером – их гипербойцовские качества держали в страхе пацанов прочих компактных поселений. Офицерский дом и его дети, не успевшие ассимилироваться влиянием общего двора до того предела, были некоторым исключением, хотя визитная карточка общей принадлежности распространялась в городе и на него без уточнения. Комната в доме для офицеров осталась за мамой Тристана после внезапной смерти фронтовика-отца. Малейший осколочек металла, оставшийся у отца под сердцем, напомнил через много лет о коварствах войны.