Николай Бизин - Среда Воскресения

Спросил – себя. Ведь смотрел – на Дульсинею, и (хотя этот вопрос не имел места быть в его Царстве Божьем), ему казалось, что ему еще только предстоит определиться со своим дальнейшим поведением. Он ещё не осознал того, что его сердце уже без него (но – за него) определилось… Его сердце нашло свою даму сердца, поэтому – вышло из груди Идальго и стало перед ней, Дульсинеей Тобосской.

Это очень важное разделение: сердце стало биться (отдельно от всех) между любимой женщиной и её мужчиной.

На самом деле его любимую звали Жанна (и он до сих пор не предложил ей войти); но – и эта его заминка уже словно бы стала «невсамделишной» – и делом не обернулась! Просто потому, что его любимая не полагала своё имя тем или иным вещим призраком (в мире вещей) – она его знала единственной осью вселенной.

Поэтому – на никогда не думала о своем имени. Поэтому – она более не стала ждать его бесполезного приглашения и просто-напросто вошла сама.

Как это у нее получилось? Этого никак не могло получиться. Идальго (как мужлан) продолжал и продолжал загораживать ей проход. Да и калигула свалилась ей прямиком под ноги. Но она вошла. А на вопрос о красоте она не ответила.

Точно так и я не отвечу, как же она вошла; но – его сердце вошло вместе с ней (и – мимо его)!

Точно так нет на него ответа в Евангелиях – когда равви шел меж озлобленных или заблудших людей: помните, стражники и фарисеи хотели наложить на него руки, но – он прошел меж них, а все они не смогли ему воспретить?

Вот и в наших местах и наших с вами временах попросту не существует такого глупого вопроса – «как?».

И ожидается грехопадение града:

Неспешный шаг меж капель и распада -

Не ожидается, но происходит

Простое изменение природы!

Кто только изменение природы,

Легко пройдет меж лезвий дождевых

И станет бесполезен умиранию…

И станет бесполезен возрождению…

Грань преступивши, божии создания!

Эта женщина вошла. Все изменилось. Изменилась природа окружавших ее вещей. Сама прихожая, где Идальго все ещё (разве что – уже обоими ногами на земле) смотрит на входную дверь – и видит, что дверь распахнута! Но за ней – никого уже нет. Даже тебя самого – нет; но – ты здесь.

Ты скажешь, что бесплотной тенью – они, мои влюблённые в любовь?

Когда ты совершаешь обладание (как бы под сенью лип)

И занимаешься своим кровосмешением -

Не помни миг, когда ты был велик (как будто)

И видел тех любовников, что были, есть и будут.

Сама «прихожая» изменилась. Она стала «вхожей» в другой мир. Ведь женщина была красива не обычной, а какой-то другой красотой.

Красотой, сразу меняющей всё на свете. Вся её жизнь вошла сейчас вместе с ней и стала здесь жить. Все её обычные женские маневры: все эти скучные сближения, уклонения и даже само сбережение её красоты (как весьма конкурентного товара на сорочинской ярмарке) – всё это были вещи подчиненные, состоящие у ее красоты в услужении.

Собственно – она за этим и явилась: подчинять! Собственно – всё это (ведь в подчинении есть много всего) у нее почти получилось; но – это было очень существенное «но»: она была ошеломляюще молода!

До Старика ей было далеко. Как до неба. Впрочем, как и Илии Дону Кехане. Потому – сейчас она прошла не мимо человека Идальго, а меж трёх частей его имени; причём – проделала она это настолько легко, что мы с Идальго просто-напросто потеряли её из глаз; более того – она оказалась у Илии за спиной много прежде, чем тому удалось-таки следом за ней обернуться.

Прежде чем ещё раз (уже – третий) не задать ей свой очень важный вопрос:

– Как тебя зовут на самом деле?

Ибо – речь и об имени, и о красоте суть одно.

На самом деле его любимую звали Жанна, но – она действительно могла бы происходить из Франции пятнадцатого века, являясь уроженкой деревушки Домреми; разве что та Жанна (которая д'Арк), была блондинкой – что явствует из средневековых гравюр, более того – даже сейчас она действительно могла бы показаться облаченённой в средневековое белое с золотым шитьем платье (а вовсе не в тех чёрных доспехах, в которых её пленили бургундцы.

Да и незачем представлять: вот же она… Кар-р!

В руке она держит (вы не только представьте, но – увидьте!) обоюдоострый клинок с золотыми лилиями по всему лезвию; впрочем, взгляд её скромно опущен долу (впрочем – она и сейчас способна, будучи неграмотной, диктовать своему сподвижнику Жилю де Рецу письма английскому королю, причем – от имени «Старика»).