Николай Бизин - Среда Воскресения

Доселе он пребывал (как тысячелетний жук) в уютном янтаре. Теперь он порывался уйти. Но человеческое в Илии очень сроднилось с его душой. Никуда он из уютного янтаря не делся. Его бросок к двери оказался еще одной иллюзией.

Дорога, что всегда в пути,

Сегодня – лишь на миг в тебя уперлась…

Сегодня – лишь на крик тобой звучала…

И ты решил, что ты ее начало,

Всего лишь будучи ее печаль?

И вот ты в ее двери постучал!

И вот ты в ее очи заглянул!

Или – она взглянула на тебя…

И вот ты, ее двери теребя,

Решился свою душу приложить,

К одной лишь створке стольких тысяч крыл!

К одним губам – из многих поцелуев…

К одним гробам (из всех, покрывших землю…

А если она просто не ревнует

Такой исчисленной души еще безбожной?

Как подорожник душу приложи!

Все остальное лживо, то есть сложно.

Всё «его» человеческое (слишком человеческое), прекрасное и такое же неизбежное (как смерть или бессмертие) именно в этот миг подошло к нему совсем вплотную… Кар-р!

Илия стоял на одной (!) обутой ноге, а вторую согнул и потянул почти ко груди, и всё это – ловко балансируя и готовясь нахлобучить вторую калигулу на вторую ногу… Кар-р!

Ишь раскаркалась!

Но мы не обратили никакого внимания на карканье: вороний вопль всего лишь указывал на очевидные изменения места и времени, посреди которого происходящее – происходит! Хотя, казалось бы, внешне ничего не меняется.

Вороний вопль всего лишь попробовал мысленно (разлаписто пролетая и взглядывая) описать себя вокруг небольшой прихожей – в которой Илия дон Кехана находится сейчас на одной ноге, ведь вторую он задрал к груди! Причем – слева от Идальго находило себе «место под солнцем» зеркало со своим собственным нелепым изображением.

Зеркало. Как дверь в зазеркалье (казалось даже – карканье доносится «с той стороны»). Зато настоящая дверь (именно что в подъезд и далее – «в люди») была поодаль; а вот дверь в зеркальный мир «изображений внешнего» находила себя прямо перед его искаженным от натуги лицом, причем – прямо в которое (причем – даже немного сверху и слева) прямо-таки прозвучал скрежещущий звук ржавого колокольца на посохе прокаженного (не)любовью мира.

Во всяком случае, именно так показалось!

Идет прокаженный любовью как ветром разодранный облак:

Так и видится, как с него осыпается облик!

И нечисть крылатая рвет прометееву печень…

И даже на посохе плачет бубенчик -

Голося всем здоровым и здравым, дескать, сгиньте с дороги!

– Кар-р! – откровенно прозвучало от двери (а не от окна – как мы уже привыкли, и не от зеркала – как метафизически предположили). – Кар-р!

Никакой метафизики. Вещее явилось вещным. Но и человеческое искусство явилось фактором: этот вопль – отразился от зеркала – и вот здесь-то по его вполне приземленному эху стало ясно, что всего лишь прозвучал дверной звонок… Кар-р!

Хорошо он понятен старикам, впавшим в детство.

Его рыба немая, но кита заглотившая в малое чрево,

Хорошо понимает… Оттого он и дорог,

Что всегда по соседству отделен карантином

И вполне наблюдаем, и умело почти поедаем

Даже взглядом кретина… Что, любви заповедны угодья?

Я, шагнувший давно за пределы,

Здесь простую любовь описал, её чревоугодие.

Становилось ясно: вещее оборачивается вещами, любовь – чревоугодием любви (и всё это начинает пониматься как начатки мироформирования): в зеркале (что находило себя слева от Илии) Идальго остался неподвижен и на одной ноге; но – наяву (то есть вне зеркала) Идальго уже прижался всей душой к двери!

Разве что – уже зная, кто требует себе дороги в его убежище… Кар-р!

Ведь в комнате Царства Божьего (и даже ещё дальше – за окном, где маячил вороний вопль) стразу стало (с ближайшим будущим – которое вот-вот) всё ясно; всем душам в миру стало ветрено, и осень мира явила себя во всей красе (и даже с перехлестом).

И тогда в душу Илии (которой он якобы прижался к входной двери) постучали тоненькие пальчики. А в саму дверь никто ломиться не стал, зато – прозвучал дверной замок. Который звонок был нежданным, но – оказывался предвиденным…

Который звонок уже сказывался на предыдущем (сердцебиении) и скажется на последующем (ударе сердца). А Идальго вдруг заметил, что его собственное сердце в его собственной груди – перестало биться; то есть – сердца в груди – словно бы не стало вовсе: оно оказалось посторонним всему с ним (а именно – с сердечной мышцей, венами и артериями) происходящему.