Елена Трумина - Усё

В бутерброде на столе дыра. Аккуратный такой овал. Я смотрю через нее на все новое и на все старое.

– Это мышь, – говорит Крис. – Надо завести кота. Тогда они уйдут.

– Кого надо завести, чтобы ушли тараканы?

Тараканы боятся пауков-хищников, птиц, медведей. Неплохо бы завести паука, птицу, а медведя в квартире держать нельзя.

Крис накрывает таракана стаканом и выбрасывает в окно. Но таракан возвращается. Ему нравится летать. Он кричит «еще! еще!» И сам бежит в стакан.

– Китайцы их едят, – говорит Крис.

– Давай заведем китайца.

В ванной живут лепизмы. Маленькие юркие штучки. Мне есть о чем говорить с коллегами на работе. Они вечно жалуются, что я молчалив. Я рассказываю, сколько лепизм видел утром. Три штуки. Одна побольше и две крошки. На улице мы проходим мимо природы равнодушно. В квартире природа привлекает внимание. Положите на пол кленовый лист, кучку желудей на стол. Все сразу заметят. Поставьте на тропе рюмку, то же самое. Птица в доме, что рояль в кустах.

– А у меня только мухи, – вздохнул кто-то.

– А в шкафу моль!

Моль лавирует между измерениями. После гневного хлопка ладонями исчезает и появляется секундой раньше в другом месте. Мы с молью перемещаемся во времени. Она отбрасывает меня назад, в прошлое. Я молодею на несколько секунд. Секунды складываются в минуты. Минут на пять я стал моложе, гоняясь за молью.

– А клопы есть?

– Нет, клопов нет.

Разочарование. Я теряю очки, как рассказчик.

– Надо завести клопов, – говорю я Крис.

В стене балкона из щели лезет какой-то вьюн.

– Манговое дерево, – констатирует Крис.

– Почему манговое?

– Мне так кажется.

Время летит.

По балкону ходит голубь. Не стесняясь, он заходит в дом. Топает по полу. Кружок, осмотр. Улетел через кухню, запачкав линолеум, выдававший себя за паркет. Голубь раскусил его.

– Это прежняя хозяйка, – сообщает Крис. – Птицы связывают тот мир с этим. Души используют птиц, чтобы заглянуть в наш мир.

– А может не только птиц, но и тараканов.

– Вряд ли удобно смотреть на наш мир через тараканов. Плохой обзор.

У сына Андрея, нашего юриста, обнаружили диабет. Мальчика увезли на скорой прямо с детской площадки. Андрей много читает о диабете и в курилке рассказывает нам. Диагноз сына меняет его. У Андрея прямая спина, уверенная походка, свинцовый взгляд. Он не нуждается в нашем сочувствии, только в наших ушах. На меня он глядит, как на карлика.

– Ну а как там твой мебельный жук? – спрашивает.

– Он пережил потерю близких, но время лечит.

Крис выглядит счастливой. Она любит свою работу, у нее, как я заметил, все получается. Утром она свистит соловьем, ей названивают из типографий, редакций и корпораций, она разговаривает на профессиональном жаргоне, я мало что понимаю из ее объяснений. У нее вдохновенный вид, озаренное идеями лицо, отрешенность творца. Она креативит, верстает, рендерит. Кутиков утверждает дизайн, вносит правки, иногда просит «поиграть шрифтами». Иногда они играют шрифтами вместе. У меня разыгрывается воображение, но скоро я узнаю, что «играть шрифтами» выражение для дизайнера оскорбительное, но Кутикову она прощает, потому что он святой.

– Сколькими шрифтами играют обычно? – мне любопытно.

– Ой…

В субботу Крис возвращается с работы в восемь в особенно приподнятом настроении. Она напевает. «А у тебя спи-ид, и значит мы умре-ем…» Какой-то большой каталог «ушел в печать». А у меня настроение паршивое. Звонила Марго. Я как раз варил нам с Крис борщ.

– Сержи, ты дома? Я везу тебе подарок!

– Какой еще подарок? – напрягся я. – Мне ничего не надо. Нет, я не дома.

– Это обалденный письменный стол. Из граба. Как будто создан для писателя. Я его купила почти даром.

– Могу себе представить это «почти даром».

Я почувствовал, как во мне закипает бессильный гнев. Меньше всего мне хотелось, чтобы она вмешивалась в мои домашние дела.

– Оставь, пожалуйста, его себе. Мне не нужен стол. Мне некуда его ставить!

– Чего ты так испугался? Это подарок к новоселью. Могу я сделать подарок другу?

– Нет!

Она замолчала, зарыдала и отключилась.

Трудно предугадать тот момент, когда она зарыдает. Эта ее склонность ни с того ни с сего отдаться душераздирающему, надрывному плачу первое время после нашего знакомства пугала и смущала меня. Через два года я к этому привык. К счастью, она быстро успокаивается и ведет себя, как ни в чем не бывало.

Но я расстроил ее, настроение у меня сделалось паршивое, и в результате охватившего меня раздражения на нее и себя борщ получился слишком густым, соленым, мрачным, как окрашенная в закат промзона. Я упал духом.