Владимир Гриньков - Уезжать и возвращаться

Прошла мимо нас собравшая билеты проводница.

– Это очень значительно – где живёшь и где родился, – сказал сталбыть. – От местности всё зависит.

Женщины по соседству прислушивались, но старательно делали вид, будто разглядывают что-то за окном.

– Я уехал из деревни тридцать год назад сталбыть. Ни разу туда не возвернулся. А помнил завсегда. Там дом. Там всё своё. И родители там схоронены. И вся родня.

– Сиротой уехали? – спросил я необдуманно.

– Отчего это сиротой?

– Ну, уехали. И не возвращались ни разу…

Я осекся на этих словах, обнаружив свой промах.

– Не смог приехать, – сказал Пётр Тимофеич, сильно помрачнев.

То ли на себя серчал, что проговорился, то ли на меня, что я распознал. Родители его умерли, а он никого из них хоронить не явился.

Неловкость какая-то приключилась. Видимо, и сталбыть это заметил и от меня отстал.

Переключился на деда лысого.

– Чайку попьём с мороза, штоль?

Они вместе едут? А сразу я и не сказал бы.

Дедок ничего не ответил. Его согласия, наверное, и не требовалось. Сталбыть сам знал, что делать и когда. Он поднялся со своей полки и пошёл к проводнице. Теперь обнаружилось, что он сильно хромает на правую ногу, прямо-таки волочит её.

Я слышал, как он произнёс своим низким голосом:

– Нам бы чаю, хозяйка.

– Вон кипяток.

– А чай?

– А чая нет! – сухо отрезала проводница. – И сахару нет.

– Везде бывает в поездах, а тута – што?

– Так то в поездах. А «тута» мотаня!

Мотаня, стало быть – диагноз. Понятные дела.

– Непорядок, сталбыть. Железная дорога. Это не цирк какой.

На это проводница промолчала.

– А в других вагонах – што? Есть чай там?

И снова молчание в ответ.

Вот у меня в сумке были и сахар, и чай, и даже кофе.

– Жалобу напишу,– посулил сталбыть.

Я поднялся с полки и направился к нему. Сталбыть стоял у открытой двери служебного отделения и был мрачнее тучи. Я заглянул к проводнице. Она стояла к нам спиной. В платке, но уже без клетчатого пальто.

– Как же без чая пассажиров везёте до самого утра? – сказал я в эту спину.

И мне тоже не ответила.

Тут в коридоре послышались шаги.

– Позвольте! – услышал я мужской голос.

Тоже проводник. Но в форме. Лицо с усами. Выглядел солидно. Он зыркнул в наши лица быстрым оценивающим взглядом.

– И у вас в вагоне тоже чаю нет? – спросил у него мой попутчик.

– Чего же нет? – не согласился усатый, и в нём сразу угадался начальник поезда. – Это железная дорога! Чай есть всегда! – отчеканил он.

– У нас вот нету.

– Как – «нету»?! – непритворно изумился усатый и воззрился на нашу проводницу.

Что-то такое он в ней вдруг разглядел, что тут же сказал нам:

– Вы на свои места пройдите, очень вас прошу. Чай будет сию секунду!

Выпроваживал нас.

–И свет! – потребовал Пётр Тимофеевич. – Темно, как в лесе!

– И свет будет, а как же.

Мы ещё только направились к своим полкам, а в служебном отделении защёлкали переключатели пульта управления и в большом коридоре вспыхнули лампы. При их свете я снова обратил внимание на то, как волочит ногу сталбыть.

В служебном отделении слышался торопливый шёпот. Потом загремело стекло стаканов. И вскоре усатый лично появился, держа в каждой руке по два стакана в потёртых и повидавших многое серебристых подстаканниках.

– А вот и чай! – произнёс он доброжелательным тоном. – Железная дорога! Чай есть всегда!

Вроде как с гордостью сказал.

Опустился на полку рядом с Петром Тимофеевичем, но прежде осведомился: «Не возражаете?»

Нас было трое, а он четвёртый. Вот почему четыре стакана чаю.

– Далеко направляетесь? – полюбопытствовал усатый, завязывая беседу.

– Покровские мы, – первым ответил сталбыть.

– Все трое? – уточнил усатый.

– Я до Октябрьского еду, – сообщил я.

– По работе? Или как? – уточнил усатый и тут же спохватился. – Да вы чаёк пейте!

– Так, – пожал я плечами. – По надобности.

Мой собеседник отхлебнул чай из стакана. На его усах повисли капли. Он тут же промокнул их свежим, тщательно отутюженным носовым платком. Хотел ещё о чём-то спросить, но тут вмешался сталбыть.

– На Покровке остановка есть?

– Нет, – ответил начальник поезда.

– И в кассе мне сказали, что нет. Как так?

– А вот так, – вполне доброжелательно ответил усатый. – Годов пятнадцать уж как отменили.

– А как же люди?

– Нет там людей.

– В Покровке нет людей? – не поверил сталбыть.

– Нету. Совсем. Ни одного человека не осталось.