Максим Павченко - Жёлтые плитки

Хотя там все всё знали, но не взять амбициозного и талантливого сотрудника просто не могли. К тому же Кроне планировал как минимум стать профессором, и это оценили.

Но и в Восточном районе практика продолжилась. Правда, теперь Кроне старался работать преимущественно не в стенах Института. А когда что-то происходило, он просто долгое время не появлялся. Говорил, что болен. И с этим мирились, так как параллельно он еще успешно выполнял свои обязанности по другим идеям.

Слухи, впрочем, распространялись понятные – сначала в Институте Восточного района, потом во всем районе, потом в других районах… Все понимали, по каким причинам отсутствует Кроне. Тем более что теперь он стал появляться после «болезней» с повреждениями – незначительными, но… мелкие царапины покрывали его лицо, руки, а на лбу остался и вовсе один настоящий шрам. Это могло свидетельствовать о том, что с практикой не только не покончено, а она получила развитие.

Интересно, что Кроне – ни в Привокзальном районе, ни в Восточном – ни разу так и не сказал открыто о том, что, возможно, пытается изобрести некую машину, а все ссылался на болезни и бытовые повреждения. И, несмотря на явные контрдоказательства, многие ему верили и даже прозвали «болезненным», потому что все же отдавали дань его находчивости и любознательности вперед различным проблемам с репутацией. Прозвище, однако, не прижилось – официально стали говорить «осложнения».

После всего этого критический момент настал-таки: когда и Институт Восточного района (по понятным причинам) решил с ним попрощаться и Кроне отправился в новый, только что открывшийся, третий Институт – в Дуговом районе, – там начали колебаться.

Кроне пришлось подумать, как быть. Во-первых, надо как можно скорее «заговорить». Если до этого были практика, действия, то теперь настала пора слов. Только о чем заговорить? Кроне понял сразу: раз все помешаны на идеях, то об идее. Осталось перебрать все идеи и «подогнать».

Это была привычная ему работа. Но едва ли он сам сразу понял, что может значить одна из случайно произнесенных им фраз, которую он бросил в какой-то рабочий день, когда попытался оправдаться:

– Вы спросили, что я чувствую. Болезни говорят о том, что человек может ломаться. И никакие чувства не помогут.

Здесь до всех, кто слышал и кому потом передали, стало доходить. Идея бесчувственности существует как минимум столько же, сколько Оле-Виват, но априори! Ее оставили как универсалию и не трогали. А теперь…

Кроне смекнул быстро: он своим оправданием оперся, выходит, на принцип самого города! Лучше и придумать нельзя!

И еще он удовлетворил пожелания Институтов. В приоритете – теория. Это была первая теоретизация бесчувственности от Кроне!

Разумеется, сразу чуда не произошло. Кроне пришлось еще многое озвучить, и подтвердить, и опровергнуть… Кстати, никто точно не может до сих пор сказать, сколько продлились его «осложнения». Средней цифрой называются пять лет.

Тогда они как будто закончились. И карьера Кроне сразу пошла наверх. Теперь все его исследования преимущественно касались бесчувственности, хотя и не только ее, – но так как сама идея получила мощнейший толчок вперед после выступлений Кроне и стала очень популярной, то и ему покоя не было. Это ощущалось так, что его поняли, но хотели понять еще больше, – и такая ситуация вынуждала его продолжать работать в этом направлении. Да он и не был против.

Но и дальнейшая его биография не однозначна. Был период, когда, уже став профессором и будучи в зрелости, он вообще покинул Институт, – и можно только догадываться, почему.

Десять лет назад он восстановился через четвертый, и пока последний Институт в его карьере, – Институт Молодежного района. Должность осталась та же – профессор.

Седой и старый, Кроне Винч, с оранжевым бейджем, приколотым к карману его выцветшего пиджака, зашел в свой кабинет на третьем этаже. Встреч с коллегами-профессорами сегодня было много, да и старшие планировщики все шли к нему за советами. Он всех принимал в другой комнате – ему там было удобней.

Разговоры, понятно, шли в основном о бесчувственности, так как его в Оле-Вивате, как он ни пытался это опровергнуть, считали чуть не первооткрывателем этого понятия, – во всяком случае, в Институте равных ему не было. Более того, в связи с развитием последней идеи человека как машины желающих узнать что-либо о бесчувственности заметно прибавилось, так как многие стали считать ее одной из основных характеристик человека-машины, которая вытекает из самой его природы.