Александр Пиралов - Снежинка

– Да прекрати же ты терзать меня, папа. Мне тебя не хватало!..

Мое горло сдавили наконец те клещи, которых я долго ждал.

– Ты простила меня, дочка?

– Мне не за что тебя прощать…

Тут уж я просто не поверил. Не может быть, чтобы она не чувствовала себя уязвленной, и даже если ей удалось понять меня, все равно где-то в глубине ее души должна была дремать боль от моего решения. Меня не оставляло впечатление, что она чего-то недоговаривает, будто держит в резерве козырную карту. Ее замкнутость была теперь мне скорее на руку, потому как надо было приноравливаться к новой и совершенно неожиданной информации.

Итак, я – покойник. Цинизм, с которым моя бывшая решала свои проблемы, всегда меня шокировал, но тут она, пожалуй, хватила через край. И сейчас я со злобным торжеством представлял себе одну пикантную сцену за другой. Однако важно было и то, как мамины фантазии повлияли на саму Снежинку, и не есть ли ее закрытость следствием той фальши, в атмосфере которой она росла. А то, что эта атмосфера была именно такой, у меня сомнений не было.

Я усилено пытался найти выход из тупика и, не найдя такового, злился все сильнее. И тут вдруг снизошло озарение:

– Слушай, Снежинка, давай купим тебе что-нибудь…

– Что именно?

– Ну, из одежды что-нибудь.

– Да у меня все есть…

– Так не бывает. Пошли…

– Если хочешь, – сказала она более чем покорно.

Мы направились на вещевой рынок, и тут на моих глазах в мгновение ока начало свершаться то, что предвидеть было совершенно невозможно… Оказавшись среди стоек с кучами разномастного и бессистемного барахла, она из зажатого закомплексованного существа преобразилась в обаятельную, искрящуюся жизнью девчонку, бегающую от торговки к торговке и присматривающуюся к нарядам. Временами она прикладывала к себе очередную тряпицу и смотрела на меня, ожидая оценки. А я то поднимал большой палец, то опускал его, чувствуя, как сам постепенно выхожу из оцепенения…

Она оказалась жутко придирчива, грызлась с торговками из-за цен, да так яростно, что мне дважды пришлось идти на помощь. Но в конце концов мы купили пару джинсов, свитер и два платья с кардиганом, составлявшим с ними классный ансамбль, и хотя на это ушло больше половины денег, отведенных для моей поездки, я уже был в том настроении, когда можно было смотреть на жизнь в более розовых очках.

Как знать, может, именно поэтому я и совершил едва ли не решающее для себя открытие, поняв, какое удовольствие может доставить папаше покупка одежды для взрослой дочери. Возможно, отцы, чьи карманы их дитяти без конца опустошают во славу моды и собственного тщеславия, не поймут меня, но ведь я говорю о своем личном открытии и на универсальность его не претендую.

Дома Снежинка устроила нам с Гургеном демонстрацию мод. Под грохот хард-рока, несшегося из модного японского телевизора, составлявшего предмет особой гордости Гургена, она вылетала из комнаты, где переодевалась, на кухню, где ждали мы, и вертелась во все стороны, всем своим видом показывая, как довольна покупками и какой чудесный у нее папа. Я млел. Каждый наряд или комбинация оных воспринимались Гургеном одобрительным кивком и даже аплодисментами. Под занавес шоу брат решил окончательно добить меня.

– Снежиночка, – сказал он. – Ты пришла из института и еще ничего не покушала.

Я не верил ни глазам, ни ушам… В считаные часы из затворника, мизантропа и брюзги Гурген превратился в заботливого и любящего дядюшку, бегающего за племянницей с поварешкой. Я не лишил себя удовольствия заметить, что он стал наконец человечным человеком. Он подумал и предложил по такому делу выпить.

Выпивали мы, собственно, каждый вечер. Но эта выпивка была особой. Пиво с водкой не мешали, и Гимн СССР не слушали. Больше молчали. Переживали. Наверное, каждый свое. Я – возрождение папой, Гурген – рождение дядей…

А что переживала Снежинка? Меня не покидало ощущение, что в ней была какая-то искусственность, предопределенность. Я дал себе слово разобраться.

Итак, мы с Облачком вернулись на корпункт.

Он представлял однокомнатную квартиру, которую арендовала редакция, где я работал. Предназначалась она, конечно, не для проживания сотрудников, однако в ней находило приют не одно поколение собственных корреспондентов, и никто из начальства не стал бы возражать против того, чтобы его использовал как временное прибежище и я.

Сложнее обстояло с Облачком, который никак не вписывался в газетное производство и к тому же был большой пустолайкой, что могло вызвать жалобы соседей, но тут я надеялся на великодушие руководства, если придется все же как-то объяснять собачье присутствие на редакционных площадях, и простое везение.