Сергей Архипов - Сириус. Книга 1. Предопределение

– Не курю! – раздраженно ответила Оля уже не первый раз за этот вечер, но собеседница нисколько не обиделась.

– Как хочешь, подруга, – сказала она. – А я с удовольствием.

Чиркнув спичкой, она с удовольствием прикурила «беломорину».

– Кстати, – выдавила она, с наслаждением втянув первые клубы приторного дыма. – Твоя подруга не отказалась, а травка классная.

Вид у папиросы был подозрительный, а слова окончательно расставили все по местам. Табачный дым так не пах, а значит, это была марихуана, о которой часто шептались в университете.

В комнате, где звучала музыка, Лены не было. Оля бросилась в другую комнату и в полумраке разглядела подругу, которую с двух сторон обнимали двое – прежний кавалер и еще какой-то незнакомый парень с соловым взглядом. Высокий гладил Ленино колено. Юбка ее была задрана, а блузка на груди расстегнута. Прикрыв глаза, она курила, тяжелый запах наполнял комнату. Второй, увидев вошедшую Олю, безразличным голосом произнес:

– Присоединяйся.

Оля закричала и, вырвав папиросу из безвольного рта Лены, с раздражением бросила на пол, яростно растоптав ее остатки.

– Ты что делаешь, чува! – заорал высокий, страшно коверкая русские слова на литовский лад. – Это моя солома!

– Да пошел ты, козел! – отмахнулась от него Оля и со злостью выдернула из его объятий испуганную и уже пришедшую в себя Лену.

– Что ты сказала, падаль русская! – рассвирепел он. Оля опешила от его черной и жуткой злобы. Ей стало страшно, и, словно в оправдание, она прошептала:

– Я литовка.

– Подстилки вы русские! – не унимался он, уже плохо контролируя себя, и, с жутким хрустом сжимая кулаки, стал надвигаться на подруг.

Музыка в соседней комнате стихла, и сразу появился Радик. Он пытался успокоить не на шутку разошедшегося высокого литовца, но тот не успокаивался.

– Придет еще наше время! Всех вас перевешаем на фонарных столбах!

Моментально собравшись, небрежно накинув пальто на себя и подругу, Оля вытолкала ее из квартиры и громко хлопнула входной дверью.

– Нацист, – раздраженно выдохнула она.

По-настоящему она испугалась только на улице. Ее начало колотить от нервного перенапряжения. За углом дома их догнал Радик и начал умоляюще тараторить:

– Девчонки, извините, что так получилось! Вы же никому не расскажите?

Оля остановилась, посмотрела в его испуганные глаза и, внезапно успокоившись, сказала:

– Не дрейф, промокашка, а всю твою компанию нужно бы было раздавить, как вшей!

Радик открыл от удивления рот, а Оля зло толкнула подругу в спину и двинулась в сторону проспекта. Лена безвольно побрела за ней, постоянно спотыкаясь. Город уже не казался Оле таким доброжелательным и красивым, как прежде.

– Подожди, – через некоторое время сказала Лена. – Я устала.

Оля резко развернулась и посмотрела на нее.

– Застегнись.

Лена неверными пальцами застегнула пуговицы на блузке и запахнула расстегнутое пальто.

– Я больше не могу, – жалобно пролепетала она. – Ты слышишь меня, Оль? Я не могу больше идти.

Она увидела возле клумбы скамейку, добрела до нее и, устало опустившись на холодные перекладины, скинула туфли.

Глупо было обижаться на подругу, но в горле у Оли до сих пор что-то клокотало. Она тоже подошла к скамейке, а Лена снизу жалобно посмотрела на нее.

– Сядь, – тихо сказала она. Оля села. – Не обижайся. Я этого не хотела, честное слово. Я не знала, что они мне подсунули.

Оля промолчала, обняла подругу и стала гладить ее по голове. Та неожиданно громко расплакалась, а ее слезы начали капать на Олину грудь.

Страшные слова, сказанные этим обезумевшим от злобы литовцем, не выходили у них из головы. Оле жутко захотелось оказаться в объятиях Сережки. В объятиях, которые бы успокоили и приласкали. Она вдруг отчетливо осознала, что ее бесконечно мучило до сих пор, и что она не могла понять и прочувствовать. Теперь она отчетливо ощутила себя лишней, скорее всего, даже не лишней, а инородным телом в этом городе. От этого стало еще страшнее, а слезы, наполнявшие ее глаза, наконец прорвались наружу. Она тоже заплакала, но только тихо, чтобы не потревожить свою подругу, казавшуюся ей теперь единственным после родителей и Сережки родным существом.

Они сидели так бесконечно долго, не ощущая холода, пока небо над крышами домов не начало бледнеть. На верхних этажах домов блестели темные окна, бледно-мутные фонари бросали на асфальт неясные тени. Пахло сырым туманом, подтаявшей, влажной землей клумб, а также ростками предчувствия неизбежных перемен, о которых никто из них не подозревал.